Оплот добродетели. Карина Демина

толковые.

      – Они могли бы занять нишу производства по лицензии, – Шарлотта аккуратно подхватила первую раковину и, полив соком лайма, поднесла к губам. Мясо оказалось правильным.

      Свежим.

      Слегка сладковатым. Мягким. Хотя… чувствовалась легкая горчинка, которая появляется после стазиса.

      – Но это опять же потребует строгого контроля и унификации производства, а доход даст относительно небольшой, что, как понимаю, их не устраивает. Насколько знаю, их рекрутеры пытаются собрать свою команду, выискивают молодых и талантливых, завлекая их на Рахх, но если система и заработает, то лет через двадцать, если не позже. А двадцать лет для Рахха… – Лотта проглотила вторую устрицу и запила ее острым морковно-имбирным супом, который подали в крохотных стаканах.

      Мишранская кухня в целом ей нравилась.

      Правда, бабушка ее не жаловала, как, впрочем, и любую иную, кроме истинно британской.

      – Вы так хорошо во всем разбираетесь, – мурлыкнул Кахрай, который устрицы ел, но как-то… неловко, что ли. Было ясно, что он их то ли не любит, то ли не имел прежде дела с едой столь специфической.

      Взял синюю и поморщился.

      И будь Лотта не так хорошо воспитана, она бы сказала, что голубые устрицы в принципе ядовиты и что потреблять их в свежем виде – не самая лучшая затея. Именно поэтому их и отправляют на лед, что под воздействием холода аратонин, собственно и придающий специфическую окраску, начинает разрушаться.

      Но Лотта была воспитана слишком хорошо.

      А потому мысленно от души посочувствовала Кахраю. Умереть он не умрет, но вот блюда мишранской кухни вновь попробовать рискнет нескоро.

      Глава 10

      Когда девица убралась, Тойтек застонал.

      Тело ломило.

      Крутило.

      И мутило. Впрочем, последнее – исключительно от антиспазмолитиков, которые в него впрыснуло чересчур умное кресло, решив, что уровень ригидности мышц чересчур уж высок.

      Мутило давно.

      Но Тойтек держался. И как выяснилось, не только он. Стоило девице выйти за дверь, и Кахрай опрометью бросился к туалету, где и заперся. А когда все-таки вышел, то вид имел бледный и донельзя печальный.

      Сам виноват.

      Нечего тянуть в рот малознакомую еду. Справедливости ради, Тойтек тоже как-то имел неосторожность попробовать голубые устрицы с аналогичным исходом.

      – Проклятье, – Кахрай вышел сгорбившись, двигаясь очень плавно и очень медленно. – Она меня что… отравила?

      Тойтек закрыл глаза.

      – Нет… стало быть… говорила мне мама, не ешь всякую… несвежие, что ли? Снова «нет»? Чтоб…

      Он снова скрылся в туалете, чтобы появиться через четверть часа взмокшим и бледным.

      – В следующий раз… скажи… чтобы не выпендривался… картошка жареная… и никаких, мать его, синих устриц…

      Кахрай добрался до дивана, на который лег осторожно, бочком. Он подтянул ноги к груди и издал тяжкий вздох.

      – Кому сказать… устрицы… а ведь хороша,