Fairytale gone bad. Лина Спун

тонкой полоской льется теплый приглушенный свет ночника. Майк хмурится, уже подходя к спальне и собираясь поругаться из-за того, что девушка не спит в такое позднее время, но в дверях застывает как вкопанный. Язык будто к небу прилип, все тело парализовало. По нему тягучей лавой растекается жар и возбуждение.

      На большой кровати лежит Мира. На ней лишь белая футболка парня, доходящая до бедер, но сейчас она задралась, обнажая все, что ниже пояса. Мира тяжело дышит, в наслаждении прикрывая глаза и слегка хмуря густые брови. Она скользит пальцами по своему бедру вверх, касается промежности, а из губ вырывается очередной стон. Она лижет пересохшие губы и ведет ладонью вниз, поворачиваясь набок так, что Майк четко и во всех деталях может созерцать ее аппетитные формы. Он, кажется, не дышит с тех пор, как застыл в проеме. Она скользит влажными пальцами и сладко стонет, выгибаясь в спине. Майка покрывается электрическими мурашками, они колют кожу, покалывают маленькими иголочками на кончиках пальцев, а тягучая лава стекает ниже. К паху кровь приливает, и даже в свободных спортивках чертовски тесно и горячо. На Миру сил смотреть нет, он поражается сам себе, потому что все еще продолжает стоять на одном месте, когда душа яростно рвется к ней, чуть ли не вырываясь из плена тела. Мира проталкивает в себя сразу два пальца, двигая ими внутри чертовски медленно. Для него медленно и мучительно. Смертельно. Все внутри кричит о том, что нужно наплевать на все установленные законы и подорваться к ней, которая словно на блюдечки поданная перед ним, стоит только подойти и прикоснуться. Мира стонет хрипло и все громче, как кошка выгибается, вгоняя пальцы глубже. Майк как будто за толстым стеклом стоит, наблюдая, ноги к месту приросли, какая-то проклятая сила его все еще сдерживает. У него сейчас кровавая битва разума, души, тела, сердца; неизвестно, кто выйдет победителем.

      – Милый…– выстанывает девушка, а он только замечает на себе душераздирающий взгляд девушки. Она покрыт дымкой желания и жажды, она просит, молит, а Майку, как в мясорубке перемалывает все внутри.

      – Малыш, – хрипит старший Рид, не узнавая собственного голоса. Он до скрипа вцепляется пальцами в дверной проем, чтобы хоть за что-то удержаться, схватиться, потому что эти руки хотят сжимать ее бедра, сминать, оставляя отметины, шлепать сладкую попку, чтобы красные следы ладони оставались и нежная кожа пылала.

      Но нельзя.

      Нельзя класть на свои же правила. И плевать, что законы созданы для того, чтобы их нарушать. Майк свои законы нарушить не может, иначе все остальное осыплется как домино, и тогда Мира поймет, что манипулировать им легко. Легко уломать, только помани сладким «милый». Он должен воспитывать, должен направить ее на верный путь, и если он сказал, что не будет никакого секса, значит, так и будет.

      Но как же он был глуп, когда озвучил этот чертов запрет. Он мечтает врезать себе в лицо за идиотские слова, о которых теперь сожалеет, как никогда и ни о чем другом. Стоило предположить, что Мира так