Доживем до понедельника. Ключ без права передачи. Наталья Долинина

же!

      Это он пошутил? Холодновато как-то. А может, и едко. Впрочем, она перестала понимать все его шуточки – безобидные они или обидные? Вот и сейчас, не разобрав толком, ужалил он ее или ободрить хотел, – потускнела Светлана Михайловна, сникла. От самой головоломки этой. Затем, преодолев минутную слабость, потребовала:

      – Дайте мне сигарету.

      Мельников дал сигарету, дал прикурить и спустился в зал. Сел там на один из стульев. Теперь они были разделены значительным пространством.

      Светлана Михайловна жадно затянулась и затем спокойно через весь зал сказала:

      – Зря злитесь, зря расстраиваетесь… И зря играете «Одинокого пешехода».

      – Путешественника, – поправил он. И зачем-то перевел на английский: – «Alone traveller».

      – Вот-вот, – подхватила Светлана Михайловна. – Ничего ей не будет. Ее простят – и дирекция, и вы в первую очередь. Она же девочка, только начинает. Это мы с вами ничего не можем себе простить и позволить…

      Закрыв глаза, Мельников откинулся на спинку стула.

      Шумел за окнами дождь.

      Светлана Михайловна подошла к Мельникову.

      – Что с вами? – спросила она, страстно желая понять. – Почему вы стали таким?

      – Каким? – Мельников спросил, не открывая глаз.

      – Другим!

      Он вдруг подмигнул ей и прочитал:

      – Не властны мы в самих себе,

      И в молодые наши леты

      Даем поспешные обеты,

      Смешные, может быть,

      Всевидящей судьбе.

      Как просто сказано, обратите внимание… как спокойно… И – навсегда.

      – Еще бы, – осторожно поддержала Светлана Михайловна. – Классик.

      – Кто?

      Глаза ее устремились вверх, на лбу собралась гармошка морщин – ни дать ни взять, школьница у доски.

      – Похоже на Некрасова. Нет?

      Он покачал головой. Ему нравилось играть с ней, с учительницей литературы, в такие изнурительные для нее викторины.

      – Тю… Не Тютчев?

      – Холодно.

      – Фет?

      – Холодно. Это не из школьной программы.

      – Сдаюсь…

      – Баратынский.

      – Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов, – раздражилась вдруг Светлана Михайловна. – Баратынский!

      – А его уже перевели, вы не слышали разве?

      Она смотрела озадаченно.

      – Перевели недавно, да. В первостепенные.

      За что он ей мстит? За что?! И она сказала, платя ему той же монетой:

      – Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм! А вы ведь историк… Вам это неудобно с политической даже точки зрения.

      Вот этого ей говорить не стоило! Мельников едко усмехнулся и отрезал:

      – Я, Светлана Михайловна, сейчас даю историю до семнадцатого года. Так что политически тут все в порядке…

      Он поднялся, чужой, холодно поблескивающий стеклами очков, в черном пальто, накинутом на плечи…

      Она поняла, что его уже не вернешь, и мстительно спросила вслед:

      – Вас,