За гранью. Записки из сумасшедшего дома. Андрей Викторович Белов

не кончалась, чтобы время остановило стрелки часов на этом мгновении и мгновение превратилось в вечность – вечность любви.

      – Ты только мой? – спросила она.

      – Да! Только тво… – не успел договорить он и проснулся.

      Одевшись, счастливый, он побежал к магазину. Все было по-прежнему, как и всегда. Он ясно видел, что она чуть улыбнулась ему, и тихо сказал: «Доброе утро, любимая». Клипса видна была только одна: ту, что он нашел и принес, закрывали волосы.

      С этого дня для него началась новая жизнь: с утра он, проходя мимо нее, говорил ей: «Доброе утро», – а вечером подолгу стоял напротив магазина на противоположной стороне улицы и смотрел на нее, про себя беседуя с ней, так, ни о чем, как умеют говорить только влюбленные.

      Он по-прежнему ходил по пятницам к морю и представлял, что они вдвоем, обнявшись, смотрят на горизонт. Теперь он радовался не только бушующему, но и спокойному морю. Буря? Буря чувств была у него в душе!

      – Мы когда-нибудь уплывем далеко-далеко? – спрашивала она.

      – Да, любимая, обязательно! – отвечал он.

      Так продолжалось почти полгода, когда в один из серых ненастных дней он увидел на витринном стекле магазина надпись «Ремонт», на витрине ничего не было, а внутри магазина суетились рабочие.

      Он зашел внутрь и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

      – Надолго ремонт?

      – Месяц, может, два, – ответили ему. – Вот только магазин будет не одежды – другой, а какой, не знаем.

      Он на какое-то время остолбенел и, только придя в себя, спросил:

      – Переехал?

      – Нет, ликвидирован, – ответили ему.

      – Как же так? А где все: прилавки, шкафы и другое? На свалку вывезли?

      – Нет еще. На заднем дворе пока свалили.

      Он оббежал дом и сразу увидел ее, лежавшую рядом с кучей столов, стульев и другого имущества бывшего магазина. На ней не было ничего – только чулки и клипсы; не было даже парика; накрашенные глаза растеклись по лицу. Он прикрыл ее раздвинутые ноги какой-то тряпкой и посмотрел ей в глаза: взгляд был не бездонный, как раньше, в котором его душа могла утонуть и раствориться вся без остатка, а пустой и бессмысленный.

      Он встал на колени рядом с ней, прикрывая ее от дождя своим пиджаком, прижал ее голову к своей груди и немного покачивался, как убаюкивают ребенка. Он укачивал свою судьбу, стараясь заглушить тоску.

      Прохожие с удивлением смотрели на плачущего мужчину, прижимающего и целующего голову манекена. Не замечая никого вокруг, он чувствовал только одно: стремительно надвигающееся одиночество, быстро и неотвратимо опустошающее душу.

      Смеркалось. Моросящий дождь насквозь промочил его. Он снял на память клипсы и, сгорбившись, старческой походкой побрел домой.

      Ночью его лихорадило, поднялась высокая температура, он бредил и метался по кровати. Проболев почти два месяца, он уехал из города.

      – Вот и скажите, уважаемый попутчик, мог ли я не уехать хотя бы на время из этого города, и не мистика ли это? –