Пушкин с юга на север. Евгений Петропавловский

она зарабатывала на жизнь тем, что занималась приворотом для состоятельных клиентов. Однажды Пушкин, смеясь, сказал:

      – Она и меня приворожила!

      Но червь ревности точил сердце поэта. Тень Байрона в его воображении всегда сопутствовала Калипсо. Об этом можно судить и по строкам посвящённого ей стихотворения «Гречанке»:

      Ты рождена воспламенять

      Воображение поэтов,

      Его тревожить и пленять

      Любезной живостью приветов,

      Восточной странностью речей,

      Блистаньем зеркальных очей

      И этой ножкою нескромной;

      Ты рождена для неги томной,

      Для упоения страстей.

      Скажи: когда певец Леилы

      В мечтах небесных рисовал

      Свой неизменный идеал,

      Уж не тебя ль изображал

      Поэт мучительный и милый?

      Быть может, в дальней стороне,

      Под небом Греции священной,

      Тебя страдалец вдохновенный

      Узнал иль видел, как во сне,

      И скрылся образ незабвенный

      В его сердечной глубине.

      Быть может, лирою счастливой

      Тебя волшебник искушал;

      Невольный трепет возникал

      В твоей груди самолюбивой,

      И ты, склонясь к его плечу…

      Нет, нет, мой друг, мечты ревнивой

      Питать я пламя не хочу;

      Мне долго счастье чуждо было.

      Мне ново наслаждаться им,

      И, тайной грустию томим,

      Боюсь: неверно всё, что мило.

      Однако помимо воли поэта «пламя мечты ревнивой» всё-таки разгоралось; и за несколько месяцев оно обратило в пепел его страсть к Калипсо.

      ***

      Что бы там ни рассказывали досужие мемуаристы, а ссылка есть ссылка, и жизнь Пушкина отнюдь не была столь беззаботной, какой могла показаться со стороны. Во-первых, он постоянно страдал от безденежья и был вынужден брать в долг – то у друзей, а то и у самого генерала Инзова. Оттого в его письмах к брату нередки отчаянные призывы в таком духе: «Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу. Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре; ремеслу же столярному я не обучался; в учителя не могу идти; хоть я знаю закон божий и 4 первые правила – но служу и не по своей воле – и в отставку идти невозможно. – Всё и все меня обманывают – на кого же, кажется, надеяться, если не на ближних и родных…». Во-вторых, ощущение несвободы со временем всё чаще ввергало поэта в уныние. По счастью, мрачное настроение тоже порой способствует полёту муз, и в подобные минуты – сидя под арестом за очередную свою «проказу» – Пушкин в одно дыхание написал:

      Сижу за решёткой в темнице сырой.

      Вскормлённый в неволе орёл молодой,

      Мой грустный товарищ, махая крылом,

      Кровавую пищу клюёт под окном,

      Клюёт, и бросает, и смотрит в окно,

      Как будто со мною задумал одно;

      Зовёт меня взглядом и криком своим

      И вымолвить хочет: «Давай улетим!

      Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

      Туда,