Прочерк. Лидия Чуковская

у Блока по другому поводу в других стихах: «смущенно и дерзко…»). Да, уверенно и робко.

      Из озорства мне хотелось спросить: а к какому классу «особ» принадлежит, по его мнению, та прохожая дама с лицом Богоматери? Но я удержалась.

      – А как вы думаете, – спросила я, – почему именно это стихотворение полюбилось вам и отворило калитку? Ведь у Блока столько гениальных стихов.

      – Н-не знаю, – ответил Митя, помолчав, – может быть, «мальчик в белой шапке»?

      Как твой мальчик в белой шапке

      Улыбнулся на тебя?

      Он улыбнулся сам.

      – Я это вдруг ясно увидел. «Ты ведешь его за ручку, / Не даешь ему упасть». Мальчик идет, глядит по сторонам и спотыкается. Не иконный младенец Христос, а просто мальчик в белой шапке. Но он тоже маленький Иисус… Не могу ответить. Не понимаю.

      – Блоковские чары объяснить нелегко, – сказала я. – Сомневаюсь, чтобы когда-нибудь кто-нибудь объяснил. Помните «Утро в Москве»?

      Упоительно встать в ранний час,

      Легкий след на песке увидать.

      Упоительно вспомнить тебя,

      Что со мною ты, прелесть моя.

      Я люблю тебя, панна моя,

      Беззаботная юность моя,

      И прозрачная нежность Кремля

      В это утро, как прелесть твоя.

      Создано это стихотворение словно из ничего. А из чего? Ни марксистским подходом, классовым, ни «конвергенцией приемов» тут не возьмешь. Рифмы-то, рифмы до чего уж убогие – курам на смех! – тебя, моя, твоя – черт знает что! Сплошные банальности: беззаботная юность, упоительно… прелесть, нежность, юность… А ведь и в самом деле упоительно!.. В чем же тут секрет? «С научной точки зрения»?

      Я люблю тебя, панна моя,

      Беззаботная юность моя…

      Конечно, – фонема, фонетика, звукопись: «ранний час» в первом четверостишии созвучен «панне» во втором; и звуками м и н пронизано все стихотворение: «Беззаботная юность моя» и т. д. Ну и подсчитали, а дальше что? Чем объяснить чары?..

      И прозрачная нежность Кремля

      В это утро, как прелесть твоя.

      В чем прелесть – не Кремля, а стихов?

      – Ну, поздравляю, – вмешался Цезарь, – теперь Лида обоих нас до смерти заговорит стихами.

      Я и в самом деле была стихоопасна. Знала наизусть весь третий том Блока и любила читать его вслух. И чтобы мне читали.

      Не обратив внимание на Цезарево неудовольствие, я продолжала читать. Помнится, из цикла «О чем поет ветер». Тоже «сделанные из ничего».

      Было то в темных Карпатах,

      Было в Богемии дальней…

      А Митя в ответ прочел «Авиатор», «Антверпен», «Ты помнишь, в нашей бухте сонной».

      Цезарь, громко двинув стулом, ушел к себе. Мы двое, сидя у печки, продолжали обмениваться стихами.

5

      Через несколько десятилетий я рассказала о печке, о Блоке, о «начале начал» Митиному давнему другу, математику Гершу Исааковичу Егудину. Он познакомился с Митей раньше, чем я, лет на пять раньше, и хотя оба они занимались точными науками, но свела их и на всю жизнь подружила литература.

      «– Представляешь себе коридор Университета? – говорит Герш Исаакович. – Коридор длинный, как улица, с одного конца еле виден другой. Я расхаживал по коридору