Невыдуманное. Полина Бёртон

платья своей грузной туфлей? Лучше тебе не знать, моя маленькая. Скажу только, что на утро графиня спускалась к завтраку, хромая. То и дело одергивала рукава в попытках скрыть сливово-синие пятна, норовившие показаться из-под манжет.

      Но вернемся в тот особый вечер, когда ни ужина, ни беседы в библиотеке не было. Жалобно-виноватым тоном, предугадывая очевидные вопросы о причине ее долгого отсутствия, жена начала: «Не знаю, что на меня нашло… Вечер был таким упоительно-теплым, все никак не отпускал меня из своих объятий. Я потеряла счет времени и совсем забыла об ужине…». Но предстоящему разговору суждено было повернуть в другое русло.

      Супруг признался, что одна из его молодых любовниц – кто-то из их прислуги – беременна от него, и как только малыш родится, он возьмет его под опеку, выдавая за законнорожденного первенца. Он грубо пояснил, насколько ему противна женщина, которая не исполняет своего долга, делает из него посмешище и грозит гибелью его роду, отчего он вынужден пойти на обман. После этого он стукнул кулаком по камину и произнес слегка с придыханием, будто остывая: «Это не вопрос для обсуждения. Я ставлю тебя перед фактом». Мысль о том, что на нем закончится графская династия, не покидала его и стала одержимостью. Рассудок, помутненный беспробудным пьянством и одурманенный опиумом, уже смутно отличал реальное от бредового, превознося любую мысль, способную даровать разуму желанное спокойствие.

      Характер не позволил девушке сдержать свой пыл, и из ее груди вырывался крик: «Я не потерплю бастарда под крышей нашего дома, и уж тем более не пригрею его на своей груди!». Ответ, по обыкновению, был яростным и грозным: «В этом доме ты – никто, раз отказываешься от собственного долга. Ты больше не посмеешь разговаривать со мной в подобном тоне, в противном случае будешь доживать свой век в конюшенной пристройке».

      Сердце девушки бешено колотилось. Туман ярости застилал глаза. В ушах слышался то ли звон, то ли свист, напоминавший звук закипающего чайника. Она схватила керосиновую лампу, стоявшую на комоде, и, крикнув: «Ты прав, я больше никогда не буду говорить с тобой в таком тоне», кинула в пятившегося к кровати мужа. Керосин выплеснулся на его одежду, лампа разбилась у его ног. Огонь ловко вскарабкался по пропитанному горючей жидкостью костюму, и мужчина вспыхнул, как чучело Гая Фокса четвертого ноября. Он скинул пиджак, но это не помогло: от пиджака воспламенился ковер, с него огонь перекинулся на шторы и вскарабкался на балдахин над кроватью. Все произошло мгновенно. Их спальня полыхала. Жена кинулась к двери, но ручку заклинило, ее никак не удавалось повернуть. Превозмогая жгучую боль, женщина толкала и пинала дверь, звала на помощь. Никто не отвечал. Слуги были внизу и, по всей видимости, уже удалились в свои спальни. Граф Ф. еще стоял на ногах, но понимал, что его час пробил. Сквозь боль он выдавил: «За четыре года брака ты ни разу не сказала мне ни единого доброго слова. Не дала мне ни капли нежности. Мы с тобой друг друга стоим. Так позволь наградить