Сонька. Конец легенды. Виктор Мережко

но она кого-то мне напоминает, – произнес Икрамов.

      – Вы не оригинальны, – Николай Николаевич забрал портрет, сунул в дело. – Не вам одному она кого-то напоминает. Но все это бред!.. Важны не аллюзии, а конкретный человек.

      Ибрагим Казбекович помолчал в раздумье какое-то время, попросил обер-полицмейстера:

      – Позвольте, ваше превосходительство, еще раз взглянуть на рисунок.

      – Понравилась мадемуазель? – оскалился тот.

      – Мадемуазель? Она мадемуазель?

      – Так, к слову. Возможно, мадам. Это вам и предстоит узнать.

      Бывший артист оперетты Изюмов мерз в ожидании директора театра уже битый час, кутался в ветхое драповое пальтишко, шмыгал носом, подтирая жидкий и бесконечный насморк снятой с головы фетровой шляпой.

      За эти годы Николай сильно сдал – стал совсем тощим, безвольный подбородок еще более заострился, на голове четко обозначилась яйцевидная лысина.

      Увидел подкативший к ступеням театра богатый директорский автомобиль, суетливо сунул шляпу в карман пальто, заспешил навстречу Гавриле Емельяновичу.

      Тот, оставив автомобиль, зашагал наверх и не сразу узнал бывшего артиста. С определенным удивлением замер перед двинувшимся к нему господином и, лишь когда Изюмов приблизился почти вплотную, с искренним недоумением воскликнул:

      – Батюшки! Вы ли это, Изюмов?!

      – Так точно, я-с! – Бывший артист смотрел на директора с виноватым обожанием. – Очень приятно, что узнали-с, Гаврила Емельянович.

      – Вас – и не узнать?! После вашей выходки? – хохотнул Филимонов. – Да вы каждую ночь снитесь мне в самых кошмарных снах! – взглянул на смутившегося артиста, поинтересовался: – Озябли?

      – Скорее, насморк-с, – виновато пожал плечами Изюмов. – После каторги организм совсем ослаб.

      – Ну да, – кивнул директор. – Вы ведь у нас каторжанин.

      – Бывший, Гаврила Емельянович.

      – Бывших каторжан, господин Изюмов, не бывает. Это как проказа – на всю жизнь. – Филимонов снова окинул взглядом бывшего артиста, неожиданно предложил: – Чайку не желаете похлебать?

      От подобного предложения Изюмов совсем растерялся.

      – Так ведь, Гаврила Емельянович… Неожиданно как-то. Как прикажете-с.

      – Приказываю, – коротко засмеялся тот и решительно двинулся по ступеням наверх. – Почаевничаем, побалагурим, повспоминаем былые славные дни.

      …Директорский кабинет за эти годы мало в чем изменился – та же старинная тяжелая мебель, непременный набор горячительных напитков в буфете, мягкие, черной кожи кресла.

      Гаврила Емельянович мимоходом указал бывшему артисту на одно из кресел, подошел к буфету, насмешливо оглянулся на Изюмова:

      – А может, чего-нибудь покрепче, нежели чай? Водочки, к примеру. Или коньячку!

      – Гаврила Емельянович, это будет совсем уж бесцеремонно с моей стороны! – Бедный артист от окончательной растерянности совсем не знал, куда девать озябшие руки и где пристроить помятую шляпу. – Готов-с выпить любой