Три повести. ЛАРИСА ПОРХУН

– не сболтнёт ли её Петя чего-нибудь лишнего. И при этом ещё внимательно наблюдает за остальными, опасаясь заметить на чьём-нибудь лице насмешливую улыбку или на самой середине дяди Петиной речи чей-нибудь плохо скрытый зевок.

      Тётя Рая всё прекрасно понимает, я в этом уверена, но по-прежнему считает свой брак идеальным. А может она так упорно, и так долго убеждала в этом остальных, что, в конце концов, поверила сама?

      Так вот, я иногда думаю, как можно столько лет жить с человеком, которого не уважаешь?! И ещё: я знаю, что можно уважать человека, но при этом не любить его, а существует ли любовь без уважения? Или это взаимоисключающие понятия? Нет, даже если это возможно, уверена, что меня такой вариант не устроил бы, в принципе. Для меня первостепенно, чтобы человек, которого я полюблю, был если не выше, то хотя бы на одном уровне со мной. Во всех отношениях.

      И ещё мне интересно, сколько всего любви в человеке? И хватит ли её запасов на всю жизнь и на всех тех, кто будет рядом? Мне это важно, так как в одной только нашей семье противоречивых примеров сколько угодно.

      Вот мама и папа, например. По моим скромным наблюдениям, так им кроме друг друга вообще не больно-то кто и нужен. Когда мама задерживается в своей лаборатории или уезжает проведать отца, дедушку Митю, папа бродит по дому, как потерянный. И по его лицу видно, что если бы не ответственность перед детьми, то есть нами, он помчался бы навстречу своему счастью. Так он называет маму – счастье моё, – и хоть он очень старается придать своей интонации обычную шутливую непринуждённость, всем ясно, что это именно так и есть. Тоже самое случается только, понятно, наоборот, когда из дома уезжает папа. Например, в прошлом году папу благодаря не очень хорошим анализам направили в санаторий в Кисловодск, и это был единственный раз в жизни, не считая командировок, когда он ездил куда-то без мамы. Папа звонил каждый день, и хоть он ни слова ни говорил о том, как скучает, а наоборот, с юмором рассказывал о пытках водой, ваннах, наполненных жуткой смесью, как из фильма ужасов и симпатичной массажистке, а мама, вторя ему, бодро рассказывала, как у нас всё замечательно, и в конце советовала не терять даром времени, – было понятно, что всё это они проделывают, чтобы не дать прорваться наружу своей тревоге и тоске, словно в этом было что-то постыдное и непозволительное для серьёзных, учёных людей, обременённых к тому же тремя взрослыми детьми. Я помню, как окончив разговор, мама на какое-то время оставалась в неподвижности, глядя куда-то в пустоту, и если кто-нибудь из нас в этот момент с ней заговаривал, она смотрела вопросительно и грустно, как будто хотела сказать: «Его нет, а вы тогда, что здесь делаете?» И в глазах её печальным эхом отражалась растерянность и тревожное ожидание. И меня это не обижало, наоборот, маму было очень жаль, потому что она напоминала одинокого ребёнка в детском саду, за которым долго никто не приходит. И мне, когда я видела этот её взгляд, хотелось подойти обнять её, и сказать, что всё хорошо; тот, кого она так ждёт будет очень