Аккорд-2. Александр Солин

чужого праздника, и я, гримасничая, словно штангист, вздернувший на грудь рекордный вес, выхожу вслед за Линой из зала. Дождавшись сына с его подружкой, мы прощаемся с ними. Оказывается, Лина тоже не хочет участвовать в продолжении.

      Покинув школу, мы выходим на улицу, окунаемся в пряное тепло июньского вечера, и я интересуюсь, куда она держит путь. Домой, отвечает она. Я с замиранием спрашиваю, можно ли ее проводить, и она, чуть помедлив, соглашается. Мы идем рядом, и каждый встречный-поперечный норовит свернуть голову в нашу сторону. Из-за нее, разумеется. Она молчит – видно, моя нынешняя жизнь ее не интересует, я же лихорадочно ищу, о чем спросить, чтобы не вызвать ее недовольства. Наконец спрашиваю о работе, о здоровье родителей, о том, что она думает о дальнейшей учебе сына, потому что если это будет Плехановка, я обязательно помогу. Нет, никакой помощи не надо, отвечает она. Я интересуюсь, когда они переезжают в Голицыно. Родители в начале июля, а они с Костиком пока остаются. Я собираюсь сказать, что обязательно их туда отвезу, но в последний момент пугаюсь, что мне ответят: «Спасибо, у нас есть, кому отвезти». Выбирая безобидные темы, я прыгаю по ним, как по кочкам, страшась увязнуть в трясине молчания. Лина отвечает вяло и односложно. Мы входим в Чистопрудный парк, минуем Архангельский переулок и останавливаемся под могучим вязом напротив ее переливающегося воспоминаниями дома.

      – Дальше я сама, – поворачивается ко мне Лина, и я пересохшим языком делаю себе харакири:

      – У тебя кто-то есть?

      – Давай не будем об этом! – портит она лицо недовольной гримасой.

      – Почему?

      – Не люблю праздного любопытства.

      – Что же праздного в том, что я хочу знать, жить мне дальше или нет…

      – Вот даже как! – бросает она на меня насмешливый взгляд.

      – Да, так…

      Неловкая пауза, и я говорю:

      – Позволь мне кое-что сказать. Для меня это очень важно…

      Подумав, она разрешает:

      – Хорошо, говори. Только покороче.

      – В общем, я кругом виноват.

      – Так, дальше!

      – Прости, что обижал, что был груб и несправедлив, – зачастил я, страшась, что у нее не хватит терпения. – Прости, что не понял и не пожалел, что не защитил и не наказал этого урода, что столько лет мучил. Прости, если можешь…

      – Всё? – убедившись, что мой фонтан иссяк, деловито спрашивает она.

      – Ты же сама сказала – покороче…

      Она глядит на меня, словно примериваясь, куда побольнее ударить, и вдруг сникает:

      – За что мне тебя прощать – за то, что ты меня любил?

      – И люблю… – глухо роняю я и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Лина замечает их, и голос ее смягчается:

      – Мне не за что тебя прощать. Во всем виновата я. А что ты? Ты вел себя, как и положено ревнивому мужу – мучился сам и мучил меня. Сколько раз я говорила себе – все, я так больше не могу, я должна уйти, но не уходила, потому что не хотела лишать Костика любимого отца. И пусть он меня простит,