Золотая чаша. Генри Джеймс

тому, что был хорошим. Быть по-настоящему хорошим – это такое качество, которое скорее мешает человеку добиться чего бы то ни было. – Князя забавляло, что собственные рассуждения настолько увлекли его. – Нет, все дело в его особом стиле. Это – его неотъемлемая черта.

      Но девушка оставалась задумчивой.

      – Это просто американский стиль, вот и все.

      – Именно – вот и все! А я больше ничего и не говорю. Этот стиль ему подходит, а значит, на что-то он все-таки годится.

      – Как ты думаешь, подойдет ли он тебе? – с улыбкой спросила Мегги Вервер.

      На это у князя нашелся чрезвычайно удачный ответ:

      – Если ты в самом деле хочешь это знать, так я думаю, душа моя, что мне уже ничто не может ни помочь, ни повредить – такому, какой я есть… Но ты сама увидишь. Скажем, по крайней мере, что я – galantuomo, на что смиренно уповаю; в лучшем случае я похож на цыпленка, которого ощипали, распотрошили, мелко нарезали и приготовили с соусом «де воляй»; твой же отец – природная птица, разгуливающая по двору. Перья, движения, кукареканье: все это – те составные части, которых я лишен.

      – Ах, еще бы – ведь цыпленка невозможно съесть живьем!

      Князь нисколько не рассердился, но отвечал с большой решительностью:

      – Ну, я-то как раз пытаюсь съесть твоего отца живьем, это единственный способ как следует его распробовать. И я намерен продолжать в том же духе, и поскольку особенно живым он бывает, когда говорит по-американски, то и я должен изучить этот диалект для полноты картины. Ни на каком другом языке он не мог бы нравиться так сильно.

      Девушка продолжала отнекиваться, но это была лишь радостная игра.

      – По-моему, он мог бы нравиться хоть на китайском.

      – Это совершенно лишнее. Я хотел сказать, что он в каком-то смысле – продукт своей интонации, неотделимой от него самого. Следовательно, моя симпатия отдана интонации – без которой он не мог бы существовать.

      – О, этого ты еще наслушаешься, – рассмеялась она, – прежде, чем с нами покончишь.

      Эти слова, по правде говоря, заставили его слегка нахмуриться.

      – Объясни, будь так добра, что ты имеешь в виду, говоря, что я с вами «покончу»?

      – Ну, узнаешь о нас все, что только можно узнать.

      Князь сумел воспринять это как легкую шутку.

      – Ах, любовь моя, с этого я начал! Мне кажется, я узнал достаточно, чтобы ничему уже не удивляться. А вот вы, между прочим, – продолжал он, – ничего на самом деле и не знаете. Я сделан из двух частей. – Что-то словно толкало князя продолжать. – Одна складывается из истории, из поступков, браков, преступлений, капризов и бесконечных глупостей, сотворенных другими, позорно растратившими, среди прочего, все те деньги, которые могли бы достаться мне. Все это записано: в буквальном смысле записано в толстые книги, хранящиеся по библиотекам, и все это столь же общедоступно, сколь и отвратительно. Любой может ознакомиться с этими сведениями, и вы оба удивительным образом бестрепетно смотрели им в лицо. Но есть и другая часть, очень маленькая, конечно, по сравнению