Барышня-крестьянка. Александр Житинский

кивнул Алексей.

      – После университета, голубчик, в статскую службу идут, а не в военную.

      – Молод был и глуп. Теперь хочу быть гусаром.

      – А знаешь ли ты, – старик закинул ногу на ногу, – что звание помещика есть та же служба? Заниматься управлением тысяч душ, коих благосостояние зависит от тебя, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши…

      – Я знаю.

      – А знаешь, так почему не хочешь продолжить мое дело?

      – Душа не лежит. Увы, я не l'homme des champs…

      – Ты ведь и не пробовал хозяйствовать! Я никак в толк не возьму: почему главное старание большей части наших дворян состоит не в том, чтобы сделать детей своих людьми, а в том, чтобы поскорее сделать их гвардии унтер-офицерами?.. Я им уподобляться не хочу.

      – Но почему же, батюшка?

      – Потому, что военная служба нынче – это вино, карты и разврат. Не то, что при Павле Петровиче, царство ему небесное! Тогда был порядок, а нынче гусары только шампанское горазды пить и за юбками охотиться. Не пущу!

      – Вы в самом деле лишаете меня выбора? – тихо произнес Алексей.

      – В самом деле! Такова моя отцовская воля. Ты меня знаешь.

      – Ну, и вы, батюшка, меня знаете! Я своего добьюсь!

      – Ишь ты! – Отец встал, прошелся по кабинету, успокаиваясь. – Пообвыкни здесь пока… Понравится – останешься, не понравится – ступай служить статским. Но в гусары не пойдешь! Ступай.

      Сын коротко кивнул отцу и, по-военному повернувшись, вышел из кабинета.

      А в Прилучине в это время отец и дочь Муромские играли в крокет, ожидая Рощиных. Вооружившись молоточками, они пытались прогнать деревянные шары сквозь воротца на специально оборудованной травяной лужайке.

      Показалась карета Рощиных.

      Григорий Иванович направился навстречу гостям. Из кареты вышли Рощин с женою и три их дочери.

      – Здравствуйте, гости дорогие! Мы уж заждались, – сказал Муромский, подходя.

      – Здравствуйте, Григорий Иванович. Мы ж договорились – к вечеру!.. Званы были на обед в Тугилово, к Берестовым, – отвечал Рощин.

      Муромский нахмурился.

      – Этот «хранитель русской старины» все обеды дает! – с иронией произнес он, возвращаясь на площадку для крокета. – И что же было?.. «Щи да каша – пища наша»?

      – Щи, конечно, были – с грибами и пампушками, а еще телячья голова под соусом, ушное и «гусарская печень»! Ну и, конечно, пироги всех видов… Еле дышу… – потер довольно живот Рощин.

      Муромский сглотнул слюну.

      – Ну, а мы вам заморское угощенье приготовили, – бодро сказал он. – Крокет! Европейская игра, уж получше, чем вист. Из Петербурга выписал. Попробуйте, Петр Сергеевич!

      Рощин несмело взял из рук Муромского молоток, Лиза отдала свой жене Рощина.

      – Папа, мы пойдем ко мне, – сказала Лиза отцу.

      – Идите, идите, у вас свои тайны… – улыбнулся Муромский.

      Девицы стайкой удалились, щебеча на ходу:

      – Ах, Лиза, если б ты видела, как уморительно были одеты девицы Колбины!..

      – И откуда только они берут свои наряды?!

      – У