Дни в Бирме. Глотнуть воздуха. Джордж Оруэлл

в отношении туземца казался ему ужасным извращением. Он был образованным человеком и ценным сотрудником своей фирмы, однако из числа тех англичан – числа немалого, к сожалению – которых никогда не следовало пускать на Восток.

      Флори сидел, не смея поднять взгляд на Эллиса, и гладил Фло, положившую голову ему на колени. Он и так-то с трудом смотрел людям в лицо из-за своего родимого пятна. Когда же он заговорил, то заметил, что голос его, как нарочно, дрожит; хорошо еще, лицо не дергалось, что иногда случалось.

      – Остынь, – сказал он наконец хмуро и довольно вяло. – Остынь. Зря разоряешься. Я никогда не предлагал принять в клуб туземца.

      – Правда, что ли? Но мы прекрасно, млять, знаем, что ты был бы рад. Чего ж тогда ты ходишь каждое утро к этому задрипанному индюку, а? Сидишь с ним за столом, как с белым, и пьешь из стаканов, которых касались его слюнявые губы – тьфу, мерзость.

      – Присядь, старик, присядь, – сказал Вестфилд. – Забудь. Лучше выпей. Не стоит ссориться из-за этого. И так жара.

      – Ей-богу, ребята, – сказал Эллис уже чуть спокойнее, прохаживаясь по комнате, – ей-богу, я вас не понимаю. Просто не понимаю. Этому старому дурню Макгрегору втемяшилось принять к нам в клуб ниггера, а вы все сидите и ни гу-гу. Боже правый, что мы вообще тогда делаем в этой стране? Если мы не собираемся здесь править, какого черта не уберемся отсюда? Мы же, вроде как, должны управлять этими свиньями погаными, испокон веку рабами, а вместо того, чтобы править ими единственным понятным для них способом, мы стараемся относиться к ним, как к равным. А вам, ублюдкам тупым, как будто того и надо. Вот Флори, завел дружбу, неразлейвода, с черным индюком, который себя доктором считает только потому, что отучился пару лет в индийском, скажите пожалуйста, университете. И ты, Вестфилд, от гордости лопаешься за своих продажных полицейских шавок. И Максвелл бегает за туземными шлюшками. Да, Максвелл, бегаешь; я слыхал о твоих похождениях в Мандалае с одной вонючей сучкой по имени Молли Перейра. Небось, женился бы на ней, если бы сюда не перевели? Вам всем, похоже, нравятся эти грязные зверьки. Господи, я не знаю, что с нами такое. Право слово, не знаю.

      – Давай, выпей еще, – сказал Вестфилд. – Эй, буфетчик! Пивка нам, пока лед есть, а? Пива, буфетчик!

      Буфетчик принес несколько бутылок «Мюнхенского». Эллис сел за стол с остальными и стал перекатывать в ладошках прохладную бутылку. Лоб у него покрылся испариной. Он все еще дулся, хотя гнев улегся. Он вечно был чем-нибудь или кем-нибудь недоволен, но вспышки гнева быстро проходили, и он никогда не извинялся. Перебранки были неотъемлемой частью жизни клуба. Мистеру Лэкерстину полегчало, и он рассматривал иллюстрации в La Vie Parisienne. Шел уже десятый час, и в комнате, пропитанной едким дымом чируты Вестфилда, была парилка. Рубашки у всех взмокли первым потом нового дня и прилипли к спине. Невидимого чокру[13], который должен был раскачивать опахало, похоже, сморил сон.

      – Буфетчик! – злобно выкрикнул Эллис и велел ему, когда тот появился: –

13

Мальчик (бирм.).