Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов. Ксения Филимонова

разных концов страны съехались литераторы.

      Среди них были и те, кто в 1910-е гг. составляли пеструю, «разноэтажную» городскую литературную среду. Эта среда за годы революции и войны распалась, рассеялась по стране и сейчас собиралась заново, сильно разреженная и теперь обновляющаяся – главным образом за счет петербуржцев и жителей других российских городов [Чудакова: 292].

      Для поступления в университет Шаламову было необходимо приобрести рабочий стаж – только так можно было нивелировать вопрос происхождения из семьи духовенства. Работая дубильщиком на кожевенном заводе, Шаламов одновременно был ликвидатором неграмотности, учил санитарок в больнице. В воспоминаниях «Москва 20–30-х годов», написанных в 1972 году, он заметил, что занимался ликвидацией безграмотности с большим энтузиазмом, так как был убежден в неизбежности мировой революции, а для этого людей надо было просвещать и обучать. Но не только. Сам Шаламов рано научился читать, и книги, литература были если не главным, то, безусловно, важнейшим смыслом его жизни. При этом он понимал нереалистичность поставленной задачи – не только из-за масштабов неграмотности, но и из-за того, что процесс был обратимым[4]:

      С неграмотностью действительно боролись, самодеятельно и добровольно, и платные учителя, как я, но результатов это не могло дать за десять лет и не только потому, что Новогородская губерния или Чердынский уезд – не Москва, а из-за гораздо более коварного обстоятельства – так называемых рецидивов неграмотности [Шаламов 2013: IV, 422].

      По-видимому, эта деятельность все же вдохновляла Шаламова. В 1970 году он написал стихотворение «Воспоминание о ликбезе», которое заканчивалось строками:

      Себе я ставлю «уд.» и «плюс»

      Хотя бы потому,

      Что силой вдохновенья муз

      Разрушу эту тьму.

      Людей из вековой тюрьмы

      Веду лучом к лучу

      «Мы – не рабы. Рабы – не мы» —

      Вот все, что я хочу

[Там же: III, 426].

      К первым ярким московским впечатлениям Шаламова относятся также смерти Сергея Есенина (1925) и Ларисы Рейснер (1926). Есенину посвящено несколько послелагерных записей[5], Шаламов писал о нем неоднократно и в 1960-е, и позднее, в 1970-е годы. При всей противоречивости отношения к Есенину, эстетических, концептуальных и идеологических несовпадениях, какие только могли быть у двух литераторов[6], Шаламов считал Есенина большим поэтом, профессионалом и образованным человеком. Он ценил есенинскую искренность, непосредственность и лиризм:

      У Есенина было необычайно чистое поэтическое горло, лирический голос удивительной чистоты. Трудно сказать, кого из русских поэтов можно поставить рядом по непосредственности, безыскусственности, искренности, правдивости лирического тона. Песенность была даром Есенина. Его стихотворные строфы всегда делятся на отдельные строки по смыслу, как в песне, – то самое качество, от которого уходила Цветаева [Шаламов 1965].

      Д. Неустроев в статье «В. Т. Шаламов

4

Рецидивы неграмотности происходили тогда, когда обученные грамоте не были приучены к систематическому чтению газет и книг, посещению библиотек и изб-читален [Жирнов: 50].

5

«Сергей Есенин и воровской мир» (1959), «Русские поэты XX столетия и десталинизация» (1964), «Ответ на анкету о С. Есенине» (1965), «Есенин» (1970-е), «Е<сенин> и Д<остоевский>», записные книжки 1970-х гг.

6

Самое главное противоречие – это глубокая ненависть Шаламова к блатному миру. Блатной мир, в свою очередь, Есенина уважал.