Афганский тюльпан. Иван Панкратов

мамой, проверить в кармане такой же белый и жёсткий от крахмала колпак, схватить сумку с учебниками и тетрадями и выскочить на лестницу точно по рассчитанному времени.

      Трёх минут хватало, чтобы быстро дойти до первого корпуса. Чуть дольше, потому что в гору, было идти до третьего и пять-семь минут до пятого – он был дальше всех. Второй и четвёртый корпуса были ещё дальше, на Некрасовской, но там у их курса занятия не проходили.

      Он, конечно, знал, что ещё занятия бывают в больницах, но не предполагал, что уже в первый год учёбы придётся мотаться на Академгородок в бассейновую больницу, где в них по мере сил вкладывали знания по предмету «Общий уход за больными».

      По лесу на Академе вдоль широкой тропы сновали чёрные белки с пушистыми хвостами, орали вороны, а высохшие корни так и норовили поставить подножку. И в такие моменты у Филатова в голове постоянно звучала музыка. Не как у Чайковского, нет – он не сочинял и в принципе никогда не делал попыток к этому. Просто звучали песни, которые были ему дороги со школы. Они отвлекали от усталости, от бесконечного владивостокского ветра, который всегда дул в лицо, куда бы ты ни шёл.

      Музыка реальная возвращалась к нему по выходным. Делать в общаге по субботам и воскресеньям ему было нечего, она в значительной степени вымирала за счёт уезжавших домой приморских студентов (Уссурийск, Находка и ещё ряд городов края давал Владивостокскому мединституту львиную долю учащихся). Он собирал большую спортивную сумку с синей надписью «Динамо», складывая в неё уже далеко не белые халаты и прочую одежду, требующую стирки, и шёл на Первую речку, чтобы успеть на электричку в Уссурийск.

      Дома мама пыталась вытащить из него хоть что-то об учёбе, но он первым делом включал свою «Вегу», ставил винил Сандры или «Чёрного кофе» (в зависимости от настроения, с которым приезжал, его сильно бросало из стороны в сторону, от Bon Jovi до «Арабесок» или от ДДТ к Modern Talking), надевал большие наушники, падал в кресло, закидывал ноги на маленький журнальный столик и слушал, слушал…

      Мама подходила, толкала его в ногу. Он открывал глаза и по губам понимал, что она предлагает поесть. Молча кивал, на пальцах показывая то, что мама принимала за минуты – на самом деле это было количеством песен, которые он прослушает прежде, чем пойдёт на кухню. В итоге всё остывало, мама приходила ругаться, он снимал наушники, они обнимались, мирились, после чего Миша снова садился в кресло, чтобы дослушать хотя бы то, на чём его прервали.

      Примерно через пару месяцев попытки повлиять на этот музыкальный ритуал сына прекратились. Стало понятно, что для него это некое заземление, сброс усталости от чужого города, общежития и учебных нагрузок. Лёжа в кресле в наушниках с закрытыми глазами, он освобождался на время от всех забот, неустроенного быта, мыслей об учёбе и о том, как завтра придётся ехать обратно в душной электричке. Музыка давала ему возможность перейти в некое «пятое агрегатное состояние» и совершенно не беспокоиться