Спартаковские исповеди. Блеск 50-х и 90-х, эстетика 80-х, крах нулевых, чудо-2017. Игорь Рабинер

именно – правда, не помню. В памяти сохранилось только ощущение радости – но, с другой стороны, и неудобства, что я в майке «Торпедо»… Мне тогда было пятнадцать лет.

      Войну мы пережили тяжело. Отец на фронте, сестре тринадцать, мне – девять. Мама работала днем и ночью, чтобы нас прокормить, но были свои обязанности и у меня. В нашем доме была булочная, так я ночь не спал, чтобы затемно занять очередь и первым купить бублики. Их было немного, на всех не хватало.

      Но покупал я их не для того, чтобы съесть. А ехал на рынок в Михнево, за сто километров от Москвы. В городе тогда рынков не было – все уничтожили, чтобы диверсанты не навредили. Вскакивал на подножку и в таком положении спал, пока ехал! И как не свалился только? Главным было, чтобы бублики не украли. Продавал их, а на вырученные деньги покупал мороженую картошку. Черную. Вез домой и из отрубей, которые мать где-то доставала, пек лепешки.

      Я знал, что такое хлеб. Вижу батон, есть хочется, мать на работе – и я все подрезаю, подрезаю… Она приходит с работы, а там остается всего ничего. Она мне тихо:

      – Сынок, не стыдно тебе?

      Но как в девять лет поймешь это: купить хлеб – и не есть его? Ели тогда все, что под руку попадалось – и крапиву, и ботву, из них варили пустые щи. Но закалку это дало крепкую.

      Еще помогал матери дежурить по дому. Когда подходила ее очередь, а она работала, я лазил по крыше и скидывал с нее «зажигалки» – термитные зажигательные бомбы, которые немцы тысячами сбрасывали во время авианалетов. Одну даже домой принес, да товарищи меня «заложили». Пришла милиция, и маме говорят – ваш, дескать, бомбу взял. Я ее на кухне под стол положил – она такая симпатичная была, вся блестела. А если бы вспыхнула?..

      Но в войну мы все же погорели. У нас была одна комната на верхнем, пятом этаже, а на первом жил пожарный. Так он вместо того, чтобы тушить пожар, его, не загасив папиросу, устроил. Полкомнаты у нас сгорело – так и жили. Слышали, как крысы бегали по чердаку: ночью, выходя в туалет, приходилось пошуметь, чтобы твари эти разбежались. Ужасные, короче, были времена.

      Но все перевесило то, что отец живым вернулся с фронта. Они с мамой работали в одном сборочном цеху – он кладовщиком, а она слесарем-сборщиком: зеркала собирала. В футбол отец не играл, а я – и в футбол, и во что угодно. Зимой по льду гонял консервную банку. Потом уже, спартаковцем, приехал туда, чтобы посмотреть те места, где начинал. И был потрясен: как там можно было развернуться, если посередине двора была песочница, а вокруг – лавочки?! Перекидывали мяч через стенки песочницы – и бегали.

      Сколько стекол расколотил! Шлепали за это, конечно. Я во дворе был самым хулиганистым, а иначе в футбол бы и не пробился. Потом играл за улицу, позднее – за район. О настоящих мячах, конечно, и не мечтали. Чулок тряпками набивали, чтобы было что-то похожее на мяч – и носились. Зимой такой «мяч» к валенкам прямо прилипал. Так технику и отрабатывали…

      А сколько ботинок порвал! У матери были туфли с маленьким каблуком, и я приспособил их для игры. Разбил начисто!