Железный король. Узница Шато-Гайара (сборник). Морис Дрюон

дневным светом. В довершение сходства левый глаз командора Аквитании затянуло бельмом, и старик действительно напоминал филина. Вид у него был совсем безумный. У генерального досмотрщика – лысого старика – от водянки чудовищно распухли ноги и руки.

      Первым пришел в себя приор Нормандии Жоффруа де Шарнэ: путаясь в цепях, он бросился к Великому магистру и обнял его. Долгая дружба связывала этих людей. Жак де Молэ покровительствовал Шарнэ, который был моложе его на десять лет, и видел в нем своего преемника.

      Поперек лба Шарнэ шел глубокий рубец, давний след схватки, во время которой ударом меча ему рассекло лоб и повредило нос. Мужественный старец уткнулся изуродованным войной лицом в плечо Великого магистра, чтобы скрыть слезы.

      – Мужайся, брат мой, мужайся, – сказал Великий магистр, сжимая его в объятиях. – Мужайтесь, братья мои, – повторил он, обнимая по очереди двух остальных своих сотоварищей.

      Каждый при виде другого мог судить о своем собственном состоянии.

      К узникам приблизился тюремщик.

      – Вас могут расковать, мессиры, – сказал он.

      Великий магистр поднял руки усталым и покорным жестом.

      – У меня нет ни одного денье, – ответил он.

      Ибо при каждом выходе из тюрьмы тамплиеры, для того чтобы с них сняли или на них надели цепи – на тюремном языке расковали или заковали, – должны были отдать один денье из тех двенадцати, что отпускала им казна для уплаты за скудную, несъедобную пищу, за солому для ложа и за стирку белья. Еще одна насмешка, еще одно проявление жестокости со стороны Ногарэ… Ведь тамплиеры находились под следствием, им еще не вынесли обвинительного приговора. Они имели право на бесплатное содержание. Двенадцать денье, когда кусок мяса стоил все сорок! Другими словами, четыре дня в неделю они сидели вовсе без пищи, спали на голых камнях и гнили в грязи.

      Приор Нормандии вынул из старого кожаного кошелька, висевшего у пояса, два последних денье и швырнул монеты на землю – один денье за расковку его самого, один за Великого магистра.

      – Брат мой! – протестующе воскликнул Жак де Молэ.

      – На что мне они теперь? – ответил Шарнэ. – Не отказывайтесь, брат мой, тут даже никакой моей заслуги нет.

      Каждый удар молотка, разбивавшего их цепи, болью отдавался в старых костях. Но еще сильнее болело сердце, куда, казалось, прихлынула вся кровь.

      – На сей раз нам конец, – пробормотал Молэ.

      Он думал о том, какой смерти их предадут и суждено ли им испытать еще неизведанные пытки.

      – Но нас ведь расковали, кто знает, может быть, это и добрый знак, – возразил генеральный досмотрщик, разминая вспухшие от водянки руки. – А вдруг папа решил нас помиловать?

      Во рту у него осталось только два передних зуба, и при разговоре он пришепетывал; от долгого пребывания в темнице разум его помутился – старик впадал в детство.

      Великий магистр пожал плечами и молча указал на лучников, выстроившихся