Проклятые короли: Железный король. Узница Шато-Гайара. Яд и корона. Морис Дрюон

и не было нужды посылать его в заморские страны, с тем чтобы рыцари могли там израсходовать свой пыл.

      – А вера, мессир, христианская вера!

      – Золото, отобранное у тамплиеров, обогатило государственную казну, ваше высочество, обогатило куда больше, чем все те торговые и коммерческие операции, что велись под прикрытием священных хоругвей, а для беспрепятственного движения товаров не нужны Крестовые походы.

      – Мессир, вы говорите, как безбожник!

      – Я говорю, ваше высочество, как верный слуга престола.

      Король легонько пристукнул по столу ладонью.

      – Брат мой, – снова обратился он к Карлу, – напоминаю вам, что сегодня речь идет о тамплиерах, и только о них… Прошу вашего совета на сей счет.

      – Совета?.. Совета?.. – озадаченно повторил Валуа.

      Когда речь шла о переустройстве вселенной, откуда только брались у него слова, но ни разу еще он не высказал толкового мнения по тому или иному вопросу политики.

      – Что ж, брат мой, пусть те, что так прекрасно провели дело тамплиеров, – он кивнул на Мариньи и Ногаре, – пусть они и подскажут вам, как нужно его завершить… Я же…

      И Карл Валуа повторил пресловутый жест Пилата, умывающего руки.

      Хранитель печати и коадъютор обменялись быстрым взглядом.

      – Ну а ваше мнение, Людовик? – спросил король сына.

      При этом неожиданном вопросе Людовик Наваррский даже вздрогнул; ответил он не сразу, во-первых, потому, что никакого мнения у него не имелось, а во-вторых, потому, что усердно сосал медовую конфетку и она, как на грех, завязла у него в зубах.

      – А что, если передать дело тамплиеров папе? – выдавил он из себя наконец.

      – Замолчите, Людовик, – оборвал его король, пожимая плечами.

      Мариньи сокрушенно возвел глаза к небу.

      Передать Великого магистра в руки папы значило начинать все с самого начала, все поставить под вопрос – и суть процесса, и способы его ведения, отказаться от всех решений, с таким трудом вырванных у соборов, зачеркнуть семь лет усилий и открыть путь новым распрям.

      «И подумать только, что мой трон наследует вот такой глупец, – сказал себе Филипп Красивый, пристально глядя на сына. – Будем же надеяться, что к тому времени он поумнеет!»

      В стекла, схваченные свинцовым переплетом, надсадно барабанил мартовский дождь.

      – Бувилль, – окликнул Филипп камергера.

      Юг де Бувилль решил, что король спрашивает его мнение. Первый королевский камергер был сама преданность и верность, само повиновение, сама услужливость, но природа обделила его способностью мыслить самостоятельно. И прежде всего он старался угадать, какой ответ будет угоден его величеству.

      – Я думаю, сир, – забормотал он, – я думаю…

      – Велите принести свечи, – прервал его король, – ничего не видно. Ваше мнение, Ногаре?

      – Те, кто впал в ересь, заслуживают кары, применяемой к еретикам, и притом безотлагательной, – твердо произнес хранитель печати.

      – Ну