Люди. Звери. Остановки. Виктор Маен

его бомбой убило, бабушка рассказывала. Я и не видела его никогда, только на фотографии.

      Мне стало неловко, но совсем ненадолго. Юность груба, быстра на короткие яркие эмоции, беспечна и беспощадна.

      – Ну смотри, – Маринка повернулась к чертежу. Усё готово, шеуу, – начала кривляться она. Добивай свой и дуй защищаться.

      – От чего такая щедрость, Мариша? – хитро сощурился я.

      – Есть у меня планы хорошо встретить Новый год, и ты в этом должен участвовать. Только я подумала, что, если ты курсовую не сдашь, тебя к сессии не допустят, ты хобот повесишь, а я тебя в новогоднюю ночь видеть таким не хочу. Ты мне весёлый нужен, слышишь, чё говорю-то? Кстати, у тебя уши музыкальные? – не дожидаясь ответа она прижала к верхнему краю моего уха два пальца и резко дёрнула вверх. Раздался довольно звонкий щелчок.

      – Музыкальные, – улыбнулась Маринка. Я от неожиданности впал в ступор.

      – Так что, я помогаю не бескорыстно, как видишь. Забочусь о праздничной атмосфере, так сказать. Да и какая от меня может быть бескорыстность, я ж эта… папа-то у меня врач зубной, – хохотнула она.

      – Ну вот, – поймал я её шутливую, волну, – а я грешным делом подумал, что это любовь…

      – Ага, держи-таки карман шире, щас! Дофига вас таких быстрых, а я одна у мамочки красотка, – Маринка была в своём репертуаре.

      – Завтра поболтаем после пар, как раз узнаешь о моём предложении, – заинтриговала она. А пока на этом всё, проверяй свою писанину и иди сдаваться, Садовский вроде добрый пока. Дверь, увлекаемая пружиной, хлопнула, и Маринка нырнула в снежные ночные вихри, поглубже нахлобучивая на голову белую кроличью шапку.

      Откинувшись на спинку стула, Садовский слушал, как показалось, довольно рассеяно, изредка поглаживая бородку «аля Дзержинский», по этой самой причине студенты и называли его между собой Феликс, хотя звали преподавателя по-русски просто: Иван Николаевич. Повесив на доску чертежи, я уверенно водил по ним указкой и говорил, говорил… Судя по тому, как глубокомысленно молчал Феликс, я понимал, что вся ахинея, которую я тут несу, его так или иначе устраивает. Наконец он прервал меня.

      – Кто тебе второй чертёж то чертил? – в упор посмотрел он.

      – Как кто? Я сам чертил, – не моргнув глазом соврал я.

      Садовский криво усмехнулся.

      – Ну, ну, – погладил бородку. Потом встал и подошёл к окну. На дворе падал снег, тысячи маленьких белых парашютиков тихо опускались на землю, Иван Николаевич заложил руки за спину и думал о чём-то своём. Я стоял у доски и безропотно ожидал своей участи. Преподаватель вдруг вздрогнул, как будто очнулся от лёгкого забытья и вспомнил о присутствии в аудитории ещё кого-то, обернулся и произнёс.

      – Зачётку давай.

      По коридору я нёсся, как олень во время гона, на лице, наверное, блуждала дебильная улыбка юродивого, которому у церкви в шапку кинули серебряный рубль. Во всяком случае идущие навстречу с интересом поглядывали