А впереди была вся жизнь. Владимир Николаевич Лукашук

как часы. Спать хочется невыносимо, но проверить, сколько же утекло проклятого времени, невозможно. Кто-то опять шевельнулся. Капитан подбегает и бьёт провинившегося по роже, тот загибается. Офицер отрабатывает на нём ещё два-три увесистых удара. Потом поворачивается к шеренге:

      – Будете стоять столько, сколько нужно. Теперь понятен смысл фразы «Один за всех, и все за одного!»? Вечный бой! А покой вам будет только сниться. Усвоили?..

      Враждебное молчание в строю сгущается настолько, что солдафонская туша точно ощущает его собственным поганым нутром. Это – единственное, чем мы можем выразить жгучую ненависть. Мы знаем, что он думает о нас, он знает, что мы думаем о нём. По-моему, мы с таким садистом родились на разных «родинах», и им вряд ли когда сойтись. Вся мутотень о липовом равенстве в законах придумана такими же скотами, как Мухоед, чтобы запудрить нижестоящим мозги.

      Так продолжается довольно долго. Нам прибавляют и прибавляют по десять минут. Истёк уже час. Внезапно Роман падает. Брякнулся прямо снопом. И лежит. Все в смятении: помочь или стоять дальше?

      Подскакивают ефрейтора̀, переворачивают солдата, бьют по щекам:

      – Эй, очнись!

      Бляблин непонимающе открывает глаза. Капитан приказывает отвести его в умывалку. Следом раздаются команды «Разойдись» и «Приготовиться к отбою». Слава тебе, Господи, что помог нам! За счёт того несчастного?

* * *

      Да, такова наша служба, как выясняется.

      Когда в Волгограде я прибыл на призывной пункт, то сам напросился в десантуру. Шёл в армию с полной уверенностью, что стану, если не героем Советского Союза, так хотя бы бравым воякой. У меня было отличное преимущество перед другими, ведь занимался в парашютной секции, когда учился в мединституте. Даже совершил три прыжка с «кукурузника». Ощущения были сверхкайфовые, хотя мандраж, когда тебя ни-че-го не держит в воздухе, ощущался.

      Правда, с учёбой в вузе не задалось. Проклятая несчастная любовь – из-за неё захандрил, и забросил её подальше к ядрёной фене. В результате эсэсэсэрская действительность определила выбор за меня. Однажды весенним утром я вышел из подъезда белой девятиэтажки (мы только-только переехали сюда из старого дома). Мать собралась провожать до военкомата. Бабуля плакала, стоя на балконе. Из окна моей квартиры на втором этаже неслось: «Беле-е-т мой парус такой одинокий на фоне стальных кораблей…». Любил я бесшабашного Андрея Миронова; его песни вдохновляли необыкновенно, потому и поставил напоследок пластинку с неунывающим артистом. И так простился с гражданской молодостью.

      Конечно, я твёрдо усвоил со времён пионерии, что волей-неволей обязан «отдавать долг Отчизне», но не придавал тому серьёзного значения. Со школьной скамьи трындели о совсем иной любви – государства и правительства, – которую нам давали бесплатно, как та девушка из анекдота: образование, лечение, отдых в лагерях и так далее. И, значит, долг платежом красен. Но мы до конца этот фортель не улавливали. Честно говоря, лишь позже задумался, почему за меня решили, что с рождения должен вступать в подобную сделку? Как-нибудь