Разбивая лёд молчания. Наоми Александровна Ананьева

зловонная трясина. Бессилие, отчаяние, обреченность.

      Вина. Самообвинение и самонаказание. Приговор. Это череда непрекращающихся воспроизводимых травм – снова и снова – насилие. Насилие любовью. Насилие едой. Насилие словом, действием, пренебрежением. Физическое, сексуальное, психологическое.

      И самое страшное слово. Инцест.

      Инцест – это домогающийся отец. Сначала, когда мне было пять, а потом – тринадцать. И это самое страшное. Потому что тогда насилие склеивается с любовью. И их потом почти невозможно разделить.

      Тогда я поняла, что за любовь буду наказана. Что за тепло и ласку и удовольствие нужно заплатить страшную цену. Жуткую. Разрушительную.

      Я жаждала любви отца. Его признания, похвалы, восхищения, ласки. Ведь он – первый мужчина в моей жизни, мой идеал, образец, кумир. Прекрасен и недоступен. Умен, все знает и умеет, хорош собой. Неотразим. И очень любит меня.

      Я сама не понимала этого, не признавала, но в глубине души хотела его соблазнить. Мне было важно проверить свое очарование, обаяние, сексуальность, соблазнительность. В пять лет я училась кокетничать, умильно прислоняться головкой, вертеться на коленях, обнимать его за шею и нежно целовать:

      – Папочка, ты самый лучший. Я люблю тебя больше всех! Я хочу быть только с тобой!

      В пятнадцать я надевала короткие юбки и обтягивающие топики, пробовала краситься, душиться, прохаживаться волнующей походкой. Мои волосы каждую неделю были нового цвета. А юбка своей длиной (или уже шириной?) могла соперничать с поясом.

      Я мечтала о поклонниках, мальчике из параллельного класса, текущей поп-звезде, кумире нового молодежного сериала, и главном хулигане школы. Мне снились поцелуи, объятия и секс.

      "Плохой" парень из моей школы. Первые ласки. Дрожащие прикосновения, от которых замирает дыхание. А сердце готово выскочить из груди, так судорожно бьется.

      Кто устоит перед свежестью молодости? Перед тонкими, грациозными формами? Да, отцу было тяжело. Мало кто может с этим справиться. Признать, что его возбуждает и притягивает собственная дочь? Невозможно.

      Он вел себя по-разному. Сначала пытался искоренить во мне – распускающейся девушке – женственность и сексуальность:

      – Вот намазалась-то! В таком виде ты на улицу не пойдешь. Ты что, шлюха? Перед соседями стыдно! В приличной семье растешь.

      – Немедленно умойся. От тебя воняет. Что, французские духи? Мала еще на панель-то идти!

      – Юбка должна быть ниже колен! Блузка до горла и застегнута на все пуговицы. Немедленно переоденься.

      Потом отцу стало тяжелее справляться со своим влечением ко мне. Его взгляд становился масляным, похотливым. Руки так и тянулись к моим новообретенным формам. Приветственные объятия затягивались. Поцелуи перешли с щек на губы. Он норовил приобнять, прижать, потрогать.

      И, наконец, он сорвался:

      – Ты ведь любишь папочку? Я с твоей мамой так несчастен. Она меня совсем не понимает, не то, что ты. Ты – мой ангел, моя душа, моя единственная любовь. Ты же знаешь,