Миллефиори. Людмила Марковская

день, суббота. На кухне идёт большая стирка с кипячением, доносится запах пара и белья, переругиваются соседки. В радиотрансляции – «Театр у микрофона». Забегает за чайником балерун из Норвегии, хороший паренёк, который по выходным часто гостит у сестёр Ефимовых, надолго застывает у плиты и вдруг бежит в коридор с криками:

      – Аня! Рая! Нужно вызвать психушку! Тамара Васильевна сошла с ума!

      – Господи, что такое?

      – Сами посмотрите! Она готовит там, на кухне, свои полотенца!

      Все знают, что молчание – единственное золото, не признаваемое женщинами, и поэтому с утра на коммунальной кухне кипит не только бельё – там кипят настоящие страсти, которым поддаёт накала дядя Коля в синих трениках с вытянутыми пузырями коленями, пытающийся сварить себе сложное блюдо на всю неделю, которое он гордо называет «щи суточные». Солируют Тамара, Зойка и дядя Коля.

      – Зоя, ну сколько можно тереть? Может быть, ты хочешь, чтобы на твоей надгробной плите написали: «Её плита была идеально чистой»?

      – Дядь Коль, ну потерпи ещё немного.

      – Уже терпух опух! Жрать хочу! Освобождай конфорку, кому сказал?

      – Раньше надо было встать, чтоб сварить свою бурду! Ты чего бока отлёживал до двенадцати?

      – Кто рано встаёт, тому целый день хочется спать. А у меня на нервной почве радикулёт, спину так заклинило, мама не горюй. Профессиональная болезнь шофёров!

      – Когда это было! Вот не зря тебя жена за пьянку выгнала.

      – Тамара, скажи-ка лучше, почём в продуктовом селёдку брала?

      – Да что ты её спрашиваешь? Она ж на перекличке в дурдоме первой отзывается!

      – Это по тебе жёлтый дом плачет!

      – Ой-ой-ой, от осинки не родятся апельсинки. Все знают, что мамашу свою полоумную ты в дурку сдала.

      – Ах ты штучка с ручкой! Дрянь такая! А ты продукты из ресторана воруешь постоянно!

      На кухню неожиданно заходит статный Гальперин в форменном кителе, только что начищенных сапогах и командным голосом рявкает:

      – А ну-ка тихо, женщины! А то счас всех научу в одиночку строем ходить! Покурить уже спокойно нельзя.

      Он усаживается на табурет у своего столика, закуривает и, улыбаясь, говорит:

      – Вот что, соседи дорогие! Сегодня вечером прошу к нам: Татьяне Петровне моей сорок пять. Отметим чутка.

      – Бабе сорок пять – ягодка опять! С именинницей вас, Андрей Степаныч! – прогибается дядя Коля.

      Вечером у Гальпериных собираются соседи. Праздник назревает, как нарыв. На кухне спешно заправляют бесконечный оливье в среднего размера тазике. Наспех кормят детей, чтоб потом не мешали. В комнате на две табуретки у стола положили длинную доску и застелили покрывалом. В ванне охлаждаются бутылки. Больше всех суетится, размахивая руками, Никаноров, нарядившийся по этому случаю в помятую, но чистую тёмно-синюю сорочку, в которой свободно болтается его длинная тощая жилистая шея.

      – У всех нóлито?