10000 лет во льдах. Роберт Дункан Милн

ноября 1882 г. The Argonaut) и его продолжение, "Вырванный из огня" (16 декабря 1882 г. The Argonaut), которые вместе описывают всемирную катастрофу, вызванную кометой, подробно описывают побег главного героя на воздушном шаре от последствий удара, следуют за ним сначала в Тибет, а затем обратно в разрушенный мир, полный апокалиптических сцен, и заканчиваются созданием нового и лучшего общества, основанного на политической мысли Жан-Жака Руссо (1712-1778). В "Электрическом эксперименте профессора Вера" (24 января 1885 г. "Аргонавт") гениально описано устройство, позволяющее передавать материю. В рассказе "Вопрос обратимости" (15-22 ноября 1891 г. San Francisco Examiner) возмущенное новое правительство Чили атакует Америку с помощью беспилотного бомбардировщика, в ответ американские военные уничтожают чилийский корабль самонаводящейся торпедой. Во всех его работах – большая часть которых осталась неопубликованной – видна работа ума, для которого наука и технология давали гораздо больше возможностей для воображения, когда их правила соблюдались или, по крайней мере, были понятны. Милн был одним из первых экстраполяционных мыслителей, работавших в этой области.

      СОВРЕМЕННОЕ ОДЕЯНИЕ НЕССУСА

      В греческой мифологии Несс был кентавром, убитым Гераклом. Умирая, Несс сказал Деянире, жене Геракла, что если у нее когда-нибудь возникнут сомнения в любви своего мужа, она должна завернуть его в рубашку, пропитанную кровью Несса, поскольку это обеспечит его постоянство. Деянира последовала этому указанию, но кровь кентавра оказалась мощным ядом, который убил Геракла, разъедая его тело. В литературе термин "Одеяние (или Рубашка) Нессуса" обозначает то, что вызывает неумолимое разрушение, разорение или несчастье.

      – Я мог бы рассказать вам, – сказал баскский пастух, раскуривая трубку после ужина и придвигая свой табурет поближе к огню, одновременно наполняя кувшин красным вином из бочонка в углу и протягивая мне чашку, – я мог бы рассказать вам историю великих из высшего общества, историю, единственным хранителем которой я теперь являюсь; и не будет вреда рассказать ее, потому что все те, к кому она относится, включая мою собственную Лизетт, мертвы. Горе мне! – продолжал он, задумчиво проводя рукой по лбу. – проклятие той ночной работы пало и на нее.

      Я весь день путешествовал по предгорьям Сьерра-Невады в округе Марипоса, а ночью обнаружил, что пользуюсь гостеприимством пастушьей хижины. Мой хозяин, несмотря на свою грубую одежду, имел вид человека опытного и размышляющего, и его поведение свидетельствовало о том, что, хотя он и не впитал манеры с молоком матери, он все же приобрел кое-что от того, что характеризует светское взаимоотношение джентльменов путем общения или открытости сердца. Он сделал большой глоток вина, задумчиво посмотрел на огонь минуту или две и начал:

      – Вы были в Париже? Двенадцать лет назад? Ах! Тогда вы не могли лично знать о событиях, о которых я собираюсь вам рассказать, поскольку они произошли двумя годами ранее, в 64 году. Тем не менее, вы, возможно, помните, как читали в газетах того времени о поджоге особняка маркиза де Б. во время бала-маскарада и о побеге в ту же ночь мадам маркизы с неким аббатом, в то время хорошо известным в Париже. А! Вы помните, что что-то слышал об этом? Что ж, все, что вы, возможно, слышали или читали, было неправдой. Я единственный из живых людей – ибо даже Доктор, который сейчас находится на галерах, может только подозревать, что произошло, – могу рассказать вам истинную историю этого дела, поскольку я был главным действующим лицом в нем. Если я расскажу об этом, это облегчит бремя моего разума, то есть, если вы захотите это услышать? – вежливо спросил пастух. Будучи уверенным, что ничто не может быть более уместным и желанным, чем рассказ в это время, после того, как он подбросил еще одно полено в огонь, баскский пастух начал:

      Я не всегда был таким, каким вы видите меня сейчас, но неудача преследовала меня с тех пор, как я покинул Францию. Это правда, что я один из людей, но когда-то мое состояние было намного лучше, чем сейчас.

      В то время, о котором я говорю, я занимал должность камердинера маркиза де Б., а Лизетт была тем, кого вы называете камеристкой мадам маркизы. Я был тогда моложе, чем сейчас, – не более тридцати лет, а Лизетт было двадцать пять. Мы откладывали наши заработки в течение нескольких лет и намеревались осенью оставить службу, жениться и вернуться в Беарн, где мы решили открыть отель, но этому не суждено было сбыться.

      Месье маркиз был высоким, гордым и богатым; мадам Маркиза была высокой, гордой и красивой, но, на мой вкус, далеко не такой хорошенькой, как Лизетт. Месье было пятьдесят лет, а мадам (Лизетт сказала мне, что узнала это с обратной стороны миниатюры) было тридцать пять. Месье любил веселье, и мадам тоже; и посторонним, несомненно, должно было показаться, что они были очень счастливой, хорошо подходящей друг другу парой. Но у нас, домашних, конечно, была возможность наблюдать за каждой мелочью, и мы с Лизетт часто сравнивали замеченное нами и делали выводы из того, что видели и слышали.

      Примерно за три месяца до того времени, о котором я пишу, мадам маркиза поссорилась со своим отцом-исповедником и нашла нового вместо него. Аббат Р. был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видел. Он был такого же роста, как маркиз, но намного моложе; его спина была прямой,