Самои. Анатолий Агарков

разом оборвались, когда Федька вышел на свет костра. Вокруг него сидели четыре молодца – из тех, кому ни мороз, ни снег, ни метель-пурга, ни ведьмино заклятье – всё нипочём. На жару в глиняном горшке готовили похлёбку, а теперь рассматривали подошедшего невесть откуда парня. Федька – роста вышесреднего, статный и широкоплечий, со спокойным видом и прямым взглядом стоял перед ними.

      Молодой голос хмыкнул:

      – Вот и мяско подвалило.

      Высокий и тощий, строго зыркнув на приятеля, знакомым уже баском спросил:

      – Из далёка будешь?

      – Из Табыньши. Не найдётся ли у вас, люди добрые, места у огня? Замороченный я.

      – В таком лесу – плёвое дело, – согласился другой, низкий и круглый, жмуря красные слезящиеся глаза.

      – Мне бы поесть чего….

      – Ладно. Садись к костру. Может и для тебя чего найдётся.

      Федька подсел к огню, где на жару шипел закоптелый глиняный горшок.

      – Чего варим?

      – Али не видишь?

      Представились.

      Новые знакомцы назывались чудными какими-то именами-кличками. Басовитый сказался Попом, толстяк – Душегубом, молодой верзила – Мальком. Все по виду и разговору – городские. И лишь четвёртый, угрюмого вида, заросший волосами по самые глаза, деревенского склада мужик – Иваном Тимофеичем.

      В разговорах не таились, и вскоре Федька к страху своему убедился, что перед ним не самые добрые люди, которых можно встретить ночью в такой глухомани. Но отступать было поздно, да и некуда. И чтобы уравняться с ними в грехах перед законом, рассказал о себе.

      – Ну, Агарыч, видать, с нами тебе дорога, – участливо покачал головой Поп.

      Мороз усиливался, лёгкая снежная пыль закуржавилась над землёй и засыпала сидящих. Федька протянул озябшие ладони к огню и немигающими глазами смотрел на перебегающие по сухим сучьям языки костра. В лесу было тихо, и можно не спеша вести беседу.

      Поп неторопливым баском своим уговаривал товарищей податься в Челябу, где и затеряться проще в толпе и сытней, должно быть, жить вёрткому человеку. Впрочем, ему никто не возражал, только мрачный Иван Тимофеич всё отрицательно иль осудительно покачивал головой, но молчал.

      Прошла половина ночи.

      Усталость брала своё. Глаза у Федьки начали слипаться, незаметно подкрадывался сон. Полная яркая луна светила с беззвёздного неба. Быстро плыли облака. Словно зацепившись за острый край, они закрывали её на мгновение и летели снова дальше.

      Иван Тимофеич озабоченно покачал головой:

      – Скоро пурга будет.

      – Метель поднимется, – подтвердил Душегуб.

      – Пурга нам на руку, – сказал Поп. – В деревне-то нас и не приметят.

      И поднял на Федьку пытливый взгляд:

      – С нами пойдёшь или здесь заночуешь? Хотя мы, может, и не вернёмся сюда снова.

      Федька Агарков по разговорам бродяг понял, что замышляют они какое-то тёмное дельце, ему было до слабости страшно, но он всё-таки решительно сказал:

      – С вами пойду.

      – А топор в руках держать умеешь иль у мамки под юбкой рос? –