Наша родина как она есть. Петр Ильинский

а со стариком приходилось.

      Слуги в этот раз меня запирать не стали – им иначе как через залу пройти было нельзя, а там гости, причем не какие-нибудь прощелыги, а важнее важного. Оттого все и случилось. Значит, тишина в доме стоит совершенная. А я уже почти сплю, но все-таки не сплю, потому как было у меня некое странное предчувствие. И вдруг слышу: кто-то под дверью скребется. Подождала я, дыхание затаила – нет, не почудилось. Тогда тихонько так засов отодвигаю, и на себя дверь тяну, чтоб как будто это она своею силой подается. А сама – нырк в постель.

      И входит, конечно, бородач распаленный, как я и думала. Рисковая башка оказался, а сразу и не увидать. У небоязных это бывает, тех, которые не напоказ, а настоящие. Вот огляделся он по сторонам – окно-то я не прикрыла, жара стояла страшная, так что запутаться или оступиться было нельзя – и шасть ко мне. Придавил – чуть не задохнулась. Ох, и мускулист оказался, не чета моему молоденькому, тот-то в кости тонок, станом изящен, а этот прям богатырь какой-то. И мял он меня при этом, мял, как будто что-то ощупывал. И так повернет, и эдак, и здесь шлепнет, и там потрогает. Забылась я совсем, девки, занежилась – летаю, в общем, по небу и приземлиться никак мне не можно.

      Вдруг опять стук, даже непонятно где: внутри, снаружи – и скрип какой-то. Герой мой даже в дверь не побежал, а шарк под кровать и затаился. Видать, думаю, не впервой ему. А сама смотрю краем глаза, что деется-то? И вижу: на полу крюк, а за крюком веревка, в окно уходит. Крюк цепляется за обеденный стол, скрипит, дрожит, веревка натягивается – значит, кто-то по ней лезет. Захолонуло тут сердце мое: не иначе милый мой малевала тоже рисков оказался, опостылело ему картины рисовать постыдные, соскучился он по своей любушке.

      Так и есть. Спустя самое малое мгновение влезает он таким манером в окно, не говоря лишнего слова скидавает с себя камзол и прыгает на меня – аж постель прогнулась, я даже испугаться успела, а не придавило ли там бородача-то?

      Ну вот, понимаете сами: и я, чего скрывать, уже разгорячена немного, и любезный мой, видать, весь поистосковался, – начали мы с ним производить известный шум. И так баловались, что разбудили нашего старичка. Или просто сам он проснулся: от возраста или по малой нужде захотелось, не знаю. Только вижу я, как сквозь дымку висячую за плечом точеным да гладким пылкого мазилы моего опять открывается дверь… И тут уж я от страха даже зажмурилась.

      Нет бы этому дураку подхватить свою одежонку и в окно. Пока старик спохватился, пока бы меня ругал, его б и не догнал никто. А может, старик никакого скандала затевать и не стал бы – позор-то какой. Но этот идиёт – юрк – и тоже под кровать. Привычка у них такая бесовская. Одно слово, бестолковые они, итальянцы, хучь и греховодники знатные, но, знамо дело, дураки.

      Старик-то, однако, может, и не полносильный уже был, но ищо не слепой. Потому идет он сразу к кровати, на меня не смотрит, и начинает посохом своим под лежаком шарить. А штука эта на палке, чтобы в дверь стучать по-важнецкому, была еще на конце больно вострая, долго