Балканский венец. Том 2. Вук Задунайский

ехать! Что я здесь забыл?»

      Вопрошает тут король Александр сам себя:

      – И какой же это сегодня день, интересно было б знать?

      – Да нет ничего проще. 13 июля, – раздается ответ.

      С удивлением посмотрел король на того, кто ответил ему. Был то какой-то калека с костылем, весь в грязных лохмотьях, да еще и плешивый, а половина лица у него дергалась. Припадочный, наверное. Он сидел подле церковных ворот и перебирал мелочь, которую накидали ему сердобольные прихожане. Запах от него шел отвратительный. Удивительно, но он первый и единственный из встреченных королем сегодня увидел и услышал его. А впрочем, в этом припадочном нищем калеке, блаженном, как их называют, разума могло быть поболее, чем во всей Сербской королевской академии наук. Кстати, надо будет пересмотреть ее финансирование в сторону сокращения, а то заелись что-то академики, пользы от них никакой, будущее вон и то предсказать толком не могут, только шум один издают и пускают ветры.

      – А год, год какой? – спросил король у нищего.

      – Эк тебя скрутило, милок. 1817-й, вестимо, а какой же еще?

      Сказать, что король Александр был изумлен – это ничего не сказать. Но при том он был вне себя от такого панибратского обращения. С ним, особой королевской крови! Он хотел было выказать этому нищему свое неудовлетворение его манерой обращения к венценосным особам, но тот внезапно продолжил:

      – Это ж сколько сливовицы надо выдуть, чтоб запамятовать, какой нынче год! А еще ордена нацепил…

      – Ну вы, милейший…

      – Эээ, господин с орденами, ты денежку-то дай сперва, а уж опосля…

      Король Александр сунул руку в карман и с удивлением обнаружил там невесть откуда взявшуюся монету, каковую и кинул нищему. Тот поймал ее, удивленно осмотрел, даже на зуб попробовал и хмыкнул:

      – Никогда таких не видел. И морда тут чья-то, не могу разобрать. Так что ты хотел спросить, мил человек?

      И тут вспомнил король, что вроде как хотел он избежать мести Черной руки, а для этого хозяину ее, Караджордже, должен был он вернуть принадлежавшее ему, то есть, судя по всему, его голову. За тем и оказался он в 17-м году века прошедшего. Думал про то король, в своем кабинете сидючи. Но кто ж мог помыслить, что очутится он внезапно в тех местах, где все это и случилось, да еще и в то самое время, и не будет знать, что делать ему? Если это был сон, то занятный, если же явь… Забавно будет найти то самое Радованье и хоть глянуть на вождя Караджорджу, как его тогда называли – источник своих нынешних треволнений и бед. А голова… Даже если отыскать ее да к телу приставить, неужто оживет оно и снова начнет ходить и говорить, как Франкенштейн? На это, пожалуй, даже лондонские чародеи не подпишутся. Потому сперва решил король найти Радованье.

      – Послушай, любезнейший! – обратился он к нищему. – А село Радованье далеко ли отсюда?

      – Ааа, с утра уже всей округе понадобилось вдруг Радованье! Ты поторопись, мил человек, может, и успеешь.

      – Куда успею?

      – Да