Книготерапия. Пять важных книг. Номина Одиоза

га про то, как вовремя прочитанные или услышанные мысли освободили меня от груза, который я тащила по инерции, а могла сбросить.

      Я рассказываю о том, как пять книг, прочитанных одна за другой за три года, постепенно вызволили меня из плена предрассудков, иллюзий, заблуждений, чужих интересов, и позволили понять, кто я и чего хочу.

      Эти книги:

      «Как разговаривать с мудаками», М.Гоулстон

      «Хочу и Буду», М. Лабковский

      «Пять языков любви», Г.Чепмен

      «Нелюбимая дочь», П. Стрип

      «Бойся, я с тобой», Т.Танк

      В 39 лет я мучилась от панических атак, отрицала наличие депрессии, жила с нелюбящим манипулирующим мужем, воспитывала детей так, как воспитывали меня, выслушивала бесценные советы родственников и была совершенно несчастна при полном видимом благополучии.

      Все настоящие драмы, конечно, случились намного раньше. Но их последствия мучили меня, лишали сил и не давали не то что расправить крылья, а понять, что они у меня есть. В моей жизни появились книги, которые научили меня мыслить по-другому. Благодаря им я изменилась. Самое главное решение, которое я приняла благодаря прочитанному, – уйти отовсюду, где плохо.

      Эта книга – моя терапия. Мой путь героя.

      Предыстория.

      Я очень мало что помню из своего раннего детства. Собственно, и из более позднего детства тоже. Где-то прочитала, что воспоминания, которые приносят горечь, вытесняются мозгом ребенка. Не знаю, так ли это.

      Накануне моего рождения мать сломала ногу. Из-за беременности особенно обезболить было нечем. Ночь не спала. Гипс, боль. Уже не следующий день начались схватки, увезли в роддом. Снова сутки без сна, гипс, боль от сломанной ноги, невыносимая боль родов. Пара дней после, советский роддом, детей приносят по часам, начался мастит. Пришлось делать операцию, снова боль, изуродованная грудь.

      Возможно, эти страдания не позволили ей полюбить произведенного на свет ребенка. Но причины абьюза мне не важны. Я не заслужила плохого обращения. Я – хорошая и была достойна любви. Жаль, что я ее не получила.

      Мне несколько дней от роду. Но матери я толком не видела. Говорят, что орала, как подорванная. Моя бабушка по материнской линии, врач, сказала, что таких детей, которые вообще не спят и орут все время, в жизни не видела.

      Я не помню, чтобы меня часто обнимали и целовали кроме редких случаев, когда приезжали в гости к бабушке и деду и уезжали от них. Иногда в каком-то порыве сжимал в объятиях отец, но сопровождалось это какими-то нелестными словами, поэтому не воспринималось как проявление любви.

      Мне 5 лет. Наверное, я натворила что-то плохое. Это в памяти не сохранилось. Я стою в углу, и мать в который раз говорит, что такого ребенка нужно в детский дом сдать, нельзя мне в семье жить. Мне кажется, я помню, как жгучие слезы текут по щекам. Я выбегаю из угла и начинаю выбрасывать свои вещи из шкафа с криками: «Ну и ладно! Везите в детский дом!» Сейчас я понимаю, что на это требовалась недюжинная решимость. Это все, что оставалось маленькому ребенку, который отчаялся получить заслуженную любовь. Мать стоит рядом и презрительно молча смотрит на мою истерику. На меня навешиваются ярлыки «Плаксивая», «Неуковыристая» и «В кого такая уродилась»

      Мне 8 лет. Отец собирается поехать к брату на юг. Берет меня и старшую сестру. Но я решаю не ехать. Мне кажется, что, если я останусь с матерью и младшей сестрой (ей 7 или 8 месяцев), пока нет старшей, то мама будет только моя. Она поймет, что я не поехала ради нее, чтобы быть рядом и помогать. Мне очень хочется поехать, и есть арбузы и дыни, и виноград. Они потом лежат на балконе, такие ароматные, и напоминают об упущенной возможности.

      Лето, деревня. Мне около 9. Детям доверили покрасить древний комод, но кисточка одна. Мне ужасно хочется красить. Но уже через пару минут мать говорит, что нужно отдать кисточку старшей сестре. На мои протесты никто не обращает внимания. Кисточку я отдаю, но тут же со злостью толкаю сестру в спину. Мать бросается к ней. Возмущенно отчитывает, что я ударила «ее Олю». И я очень ясно понимаю, что Оля – ее, а я нет. Я ничья. Новый ярлык «Жестокая». Потом мне иногда профилактически напоминают: «А помнишь, как ты Олю сильно толкнула?», чтоб не забывала, что я злая и должна испытывать чувство вины.

      Мне 10 или 11, я снова закончила четверть на одни пятерки. Показываю дневник. Отец смотрит и говорит: «Молодец. НО ты особо не гордись, тебе ж это все легко дается». Другой похвалы в мой адрес нет. Иногда слышу, как об этом с довольным видом говорится знакомым или соседям. Если получаю другие оценки, недовольство.

      Мне немного не было 12, когда начались первые месячные. Сказала матери. «Рано у тебя». Недовольный взгляд. «Тряпки в шкафу в мешочке». Больше этот вопрос не обсуждался. Хочется носить красивые платья, короткие юбки и нравиться мальчикам. «Не надевай эту юбку, попа низковата. Волосы распущенными не носи, мне нравится, когда у тебя коса». Мне кажется, что она до этого считала меня страшненькой. Да и остальные родственники тоже. У меня была