Под кожей – только я. Ульяна Бисерова

на волоске. Никто сегодня, засыпая в свой постели, уже не может быть уверен в надежности стен и замков. Нельзя ждать, пока они возьмутся за оружие. Мы должны нанести упреждающий удар.

      И снова – всплески хлопков, крики, грохот опрокинутых стульев.

      – Давай выбираться. Что-то я уже задыхаюсь, – сдавленным голосом прошептал Тео.

      Отряхиваясь от пыли, он выглядел странно смущенным, словно только что они подслушали постыдный секрет отца, который бросал тень на победительный образ мессера.

      – Что это было? Теперь он что, собрался воевать против жителей Ганзы с неправильным цветом кожи и нечистым выговором?

      – Нет, что ты! Вряд ли он имел в виду именно это.

      – А что же, Тео, если на это? Ты зря пытаешься выгородить его – у меня нет и не было никаких иллюзий на его счет.

      – Никого я не выгораживаю! Все это – пустые разговоры. Я же говорил: соберутся генералы, покричат, выпустят пар и разойдутся. Все как обычно.

      – Что-то мессер не показался мне человеком, который бросает слова на ветер, – задумчиво ответил Лука.

      Но Тео явно стремился поскорее свернуть разговор с опасной колеи.

      – Пойдем. Уже, наверное, страшно поздно. Хотя… раз уж мы оказались в этой части дворца… Ты не против еще немного задержаться?

      Лука только усмехнулся.

      – Да я готов хоть дрова колоть, лишь бы за зубрежку идиотского трактата не садиться.

      Тео с заговорщическим видом провел его в одну из дальних комнат в восточной части резиденции. Шторы из плотной синей ткани были приспущены. Свет хрустальных люстр мягко отражался в навощенном паркете. Вероятно, когда-то это была комната для музицирования, но теперь здесь царило печальное запустение. Из прежней обстановки сохранилась только банкетка и фортепиано. На его полированной крышке из красного дерева лежала забытая кем-то стопка пожелтевших нот.

      – Вольф рассказывал, что мама очень любила бывать здесь. Когда она ушла, отец велел убрать все, что напоминало о ней. Он порывался разрубить фортепиано в мелкую щепу. Но Вольфу удалось усмирить его. Инструмент старый, с уникальным звучанием. Но главное, конечно, не это. В детстве, когда мне было особенно грустно, я прибегал сюда и представлял, что мама вот-вот войдет. Сядет за фортепиано, наиграет что-то, рассмеется… Глупости, конечно… Но когда ты ребенок, важно верить во что-то, пусть даже этому никогда не суждено сбыться.

      – А ты сам умеешь играть?

      – Так, самую малость. Вольф в свое время настоял, чтобы я занимался музыкой, – ответил Тео, в задумчивости нажимая то одну клавишу, то другую. Разрозненные звуки мягко тонули в полумраке, притаившемся в углах музыкального зала.

      – А сыграй что-нибудь?

      Тео нерешительно коснулся клавиш, точно подбирая шифр к тайному замку.

      Инструмент встрепенулся. Лука, не отрывая взгляда, следил, как от прикосновения чутких пальцев