Вспомни меня 2. Виктория Мальцева

– Уверена, у него другое имя.

      – У всех нас другие имена. И всё-таки, как ты?

      – Уже лучше, спасибо. Аппетита только нет. И сил мало.

      – Но они же возвращаются?

      Рэйчел усаживается рядом. И опять я кое-что замечаю: она не боится заразиться, чего я ожидала бы от неё в первую очередь. Эта дама – самая осторожная в коллективе.

      – Конечно. Правда, слишком медленно, – честно отвечаю ей.

      Сегодня четвёртый день с тех пор, как я пришла в себя, и первый, когда мне разрешили самостоятельно выходить из хижины, греться на солнце и смотреть на море. Море – моё лекарство, а в дырчатых стенах хижины мне хорошо только когда он на месте, а когда его нет – душно. И страшно, что не вернётся.

      Страх – штука странная. Все месяцы до этого мне не было так тревожно за него, как сейчас – болезненно, панически, но… и хорошо мне не было тоже. Это «хорошо» я называю «счастьем», потому что ничего другого не знаю… или не помню. Эти последние четыре дня – лучшие в моей жизни. В той её части, которая хранится в памяти, разумеется.

      Это моё главное и любимое занятие теперь – перебирать в памяти кусочки, где мы вместе, взгляды, слова, прикосновения… Всё это очень странно.

      Он называл меня «родной» во время болезни, я помню. Произносил это в те моменты, когда мне было больнее всего, а в его глазах скапливалось слишком много отчаяния. Сейчас, когда моё сознание с каждым днём всё прозрачнее, я часто повторяю это слово про себя.

      Родная.

      Что оно означает?

      Если вернуться на месяцы назад, когда мы впервые очнулись на этом берегу, он был первым, кого я увидела. Так сложились обстоятельства. Но если бы я открыла глаза, и передо мной стояли бы все девятнадцать бедолаг, лишённых памяти во имя эксперимента или телешоу, я бы тоже увидела его первым. И не потому, что он самый высокий и объективно самый красивый человек из всех – есть что-то ещё. Нащупать это «что-то» и сформулировать прежде не виделось возможным, но теперь, после болезни, складывая кусочки воспоминаний, как мозаику, и владея словом «родная», я начинаю осознавать, кто он.

      И дело не в легенде про «разорванную пару», которую каждый притягивает за уши в свою хижину, дело в том, что я чувствую, когда мы вместе. Не важно, в ссоре мы или «в поцелуях», если он рядом – мне спокойно. За себя и за него. В равной степени: за себя и за него.

      – Вся деревня слышала, как он выл, – внезапно сообщает Рэйчел.

      Её голос далёк и от веселья, и от иронии, так привычных ей. В нём тревога.

      – Кто?

      – Альфа. Я внутрь не входила из-за инфекции. Но ты же меня знаешь – любопытство когда-нибудь точно меня прикончит. Словом, когда Вожак воет, в срубе не усидишь. Ты как будто умерла, когда я заглянула, и уже не в первый раз, со слов Леннона. Альфа выглядел так, будто сошёл с ума. Сдавливал твою грудь, дышал в рот, будто хотел надуть… и, видно, разодрал твою болячку так, что всё твоё лицо было в крови. Да и его тоже… Жуткое зрелище.

      Рэйчел задирает руку и указывает на угол своего рта в том месте, где у меня уже отвалилась корка.

      Сегодня утром он поцеловал меня с той стороны, где мои губы здоровы, со словами «я с краешку». Это «с краешку» – мой талисман на сегодня. Я бережно храню его на языке, как последнюю карамельку, с которой никак не хочется расставаться.

      – Кровь его, конечно, не пугала, – со вздохом заключает Рэйчел, – а вот, смерть – да.

      Я ничего из этого не помню.

      – Да, – продолжает Рэйчел. – Это действительно было из ряда вон – видеть самого сильного… сломленным. Мы ведь все зависим от него… ну, объективно.

      Она снова умолкает, и мне очевидно, что ей нелегко рассказывать. Не такая уж она и циничная, какой хочет казаться.

      – В общем, когда я заглянула, он на коленях стоял… и стонал.

      Она резко поворачивает голову в мою сторону:

      – Выл, как зверь. Если точнее.

      Потом снова отворачивается, и, уставившись на море, добавляет.

      – Что бы он ни делал, ты не дышала.

      Я не знаю, что говорить. Поэтому сообщаю очевидное:

      – Сейчас вроде дышу. Значит, у него всё-таки получилось.

      Сердце моё бьётся так, будто до этого тонуло, а теперь выбралось на поверхность и не может отдышаться.

      Проходит время, прежде чем Рэйчел натягивает улыбку и меняет пластинку:

      – В деревне многое переменилось, пока ты болела. А пока выздоравливала, изменилось ещё больше. Угадай, кто объявил тебя ведьмой?

      Тут даже гадать не нужно.

      – Цыпа?

      – Нет, – хохочет Рэйчел.

      А я в растерянности.

      – Красивая?

      – Да уж… Похоже, твой случай безнадёжен. Ни черта ты не разбираешься в людях. Дана! Дана заявила, что «так околдовать парня могла только ведьма». Красивая, как раз, неожиданно выдала разумную мысль: «Что, если он выбрал её, значит, сразу ведьма?»

      – А ты что сказала?

      – Ничего.