Сильные мира сего. Крушение столпов. Свидание в аду. Морис Дрюон

взглядов; он ухватился за накидку старика и, насупившись, прижался к нему.

      Старый барон не спеша вглядывался в каждое лицо и иногда удостаивал коротким приветствием самых давних завсегдатаев, которые на протяжении многих лет доставляли ему это утреннее развлечение, принося к вратам его богатства все несчастья, какие только могут выпасть на долю человека и изуродовать его. Здесь было все: наследственные болезни, пагубные, неизгладимые следы любви и распутной молодости, всяческие пороки, физическое уродство, лень и просто роковая неудачливость – иначе это и не назовешь; барон любил смотреть на людское отребье, которое время медленно несло к всеобщей сточной канаве смерти, – это зрелище помогало ему сохранять чувство собственной значительности.

      – Тебе повезло, – сказал он ребенку. – По-моему, нынче утром, что бы там ни говорил Валентен, собралось много народу.

      Жан-Ноэль еще сильнее вцепился в его накидку.

      – Дедушка, посмотри какой у нее нос!.. – пробормотал он.

      Подошла старуха в черной шелковой юбке; волосы ее напоминали свалявшуюся паклю, а ноздри были разъедены настолько, что виднелась зеленоватая слизистая оболочка; это был нос мертвеца, вырытого из могилы.

      – Знаешь, она была в свое время очень красива, – сказал Зигфрид. – Она продавала цветы.

      Заметив, что старуха с изъеденным носом наклонилась к Жан-Ноэлю и широко улыбнулась мальчику, он горделиво пояснил:

      – Это мой правнук. Я учу его творить добро… Послушай, Жан-Ноэль, подай ей милостыню сам.

      И он вложил хлеб и монету в руки ребенка. Жан-Ноэль уже понял, что, подавая милостыню, нужно улыбаться. Потом он поспешно вытер ладони о свои бархатные штанишки.

      – Какой хорошенький! – прошамкала старуха. – И какой добрый! Ты наш благодетель, барон, ты наш благодетель. Да благословит тебя Господь!

      Нищенка явно была любимицей старого барона – он дал ей еще и талон благотворительного общества, предоставлявший возможность выпить чашку шоколада на другом конце Парижа.

      – А что твоя дочь? Есть от нее вести? – спросил старый барон.

      – На панели шляется, все на панели шляется. Горе мое горькое, – ответила старуха, удаляясь.

      Ее место заняло маленькое существо на кривых ножках, с крошечным детским личиком.

      – Грешно смеяться, Жан-Ноэль, – сказал прадед. – Это карлица.

      Но Жан-Ноэль и не думал смеяться. Он оглянулся, чтобы посмотреть, не пришла ли за ним мисс Мэйбл.

      Старому барону казалось, что он изрек свое суждение вполголоса, но на самом деле он говорил так громко, что карлица услышала его слова и, получив милостыню, не поблагодарила.

      Затем приблизился мужчина лет тридцати пяти, худой, с лихорадочным блеском в глазах; его протянутая рука дрожала.

      – Нет, тебе не дам, – сердито сказал барон. – Ты молод, можешь работать. В твои годы… пф-ф… нечего побираться.

      И, наклонившись к Жан-Ноэлю, он добавил:

      – Нужно подавать милостыню только старикам.

      Жан-Ноэлю