Чагин. Евгений Водолазкин

Шлимановском кружке.

      – Хорошо, – коротко ответил Исидор.

      Его приняли хорошо, а он будет на них доносить. Слово доносить в отношении сотрудничества с Николаями употребляется им впервые. Чагин пишет, что у него сжалось сердце – таких выражений прежде он также не использовал.

      Тон Дневника ощутимо меняется. Исидор, по его собственному выражению, начинает рассуждать – он, не любитель рассуждений. Описатель предметов и событий. В конце концов, записи Чагин ведет не для памяти.

      То, что он писал прежде, было называнием и перечислением, там слова подбирались легко. Здесь же написанное Чагиным становится патетически-неуклюжим, по-ученически литературным и, не будь оно таким грустным, могло бы вызвать улыбку. Свое состояние Исидор первоначально определяет как сердечное смятение, но потом, зачеркнув оба слова, пишет над строкой, что близок к отчаянию. В этом он не может винить никого, кроме себя, потому что все решения принимал сам.

      На вопрос о том, что происходило на двух заседаниях кружка, Исидор подробно описал посещение Шлиманом американского президента и его общение с кардиналом Анджело Маи. Не дав Николаям вставить ни слова, Чагин тут же перешел к разоблачению немецкого фантазера. Очевидно, это было не то разоблачение, которого ждали собеседники, потому что Николай Петрович перебил его:

      – Вельский показывал какие-нибудь копии?

      – Какие копии? – переспросил Чагин.

      Николай Иванович сцепил пальцы, и они побелели. Хрустнули. В этом было что-то зловещее. Хруст-предупреждение.

      – Ну, не валяйте дурака! – Хрустнув напоследок, Николай Иванович разжал пальцы. – Вельский – фотокопировальщик в нашей библиотеке и имеет доступ в спецхран. Нас интересует, что он там, как говорится, копирует.

      Исидор почувствовал, как к голове прилила кровь.

      – Он читал нам про Шлимана… Из папки… Вы думаете, это были копии?

      – Не думаю – я это знаю.

      – Откуда? – зачем-то спросил Чагин.

      – От верблюда. По имени Альберт.

      – Альберт – наш человек, – пояснил Николай Петрович. – И он ничего не скрывает. В отличие от вас.

      – Я тоже ничего не скрываю, – сказал Чагин. – Просто не понимаю, что запретного может быть в книге про Шлимана.

      – То… – Зрачки Николая Ивановича сузились. – То, что эта книга издана за границей. Теперь понимаете? И он ведь, подлец, не только про Шлимана копирует.

      Лицо Николая Петровича выражало печаль.

      – Наверное, мы оказались слишком доверчивы, – обратился он к Николаю Ивановичу. – Наверное, этому парню лучше было бы сидеть в Иркутске. – Он посмотрел на Исидора. – А ведь это только начало: мы строили на вас большие планы.

      – Отправим его к чертовой матери в Иркутск, – предложил Николай Иванович.

      Чагин молчал. Он уже и сам не знал, где ему лучше быть. Он, может, и уехал бы, если бы не Вера. Вера…

      – Хорошо, – Николай Петрович сдул с рукава что-то невидимое. – Будем считать это недоразумением. Верно?

      Чагин кивнул.