Избранная проза. Рассказы, эссе, заметки.. Борис Комиссаров (Ракитский)

очень нравились. Хотелось поделиться хорошим. Но я вовремя приметил: поэты не шибко любят слушать чужие стихи, любят сами читать. Слушая, не скрывают, что терпеливо ждут, когда закончишь.

      Я помалкивал. Терпел, когда читают другие. Потому что редко, очень редко встречались дивные стихи.

      Но однажды я всё же решился и выступил.

      Собрание было в той самой плохой квартире, в музее М.А.Булгакова. Поэтов в гостиной – десятка три-четыре. Ведущая вечер поэтесса громко назвала мою фамилию, пригласила выступить. Я сидел в заднем ряду и не откликнулся. Позвала ещё раз. Я поддался.

      Я прочитал им «Тишину» и «Надейную песню» из главы «Зимы русской души». И только. Боялся переборщить.

      Заметает, заметает… Замело.

      Что играло, что цвело – белым бело.

      Вспоминаю, вспоминаю я сынка

      Без могилки, без креста и без венка.

      Как забрали да услали на войну, —

      Получили только весточку одну.

      Обращались: жив ли, ранен или пал?

      Сообщили, будто без вести пропал.

      Ой ты, заметь! ты легла в который раз?!

      Только память, только сердце не предаст!

      Всё за здравие молюсь, всё ворожу,

      Поминать – не поминаю… Погожу.

      Иду и сажусь на своё место в дальний тёмный угол гостиной. Через два человека от меня поэт Андрей Пустогаров говорит:

      – Спасибо! Я бы так не смог…

      Это была моя первая литературная награда.

      18 июля 2015. Москва

      Дядь Саш

      Старики Бобровы возвращались домой из командировки. Их провожали. Ректор института – истинно северная, душевная, приветливая женщина и ещё двое-трое коллег. Приехали с запасом, чтобы не торопясь устроить старых профессоров в вагоне.

      Вышла неожиданность. Когда добрались до купе с багажом и подарками, обнаружилось, что в нём набилось человек десять. Очень весёлых, крепких, свойских. Места для багажа уже были заняты. А народ посерьезнел и с подозрением уставился на Бобровых. Дескать, вы откуда и куда?

      Бобровы объяснили: мы, мол, пассажиры, наши полки – нижние. Не очень это понравилось народу. Стали указывать на крепкого ещё мужика предпенсионного примерно возраста. Тот сидел у окна в каком-то полутулупе, без шапки.

      – Это дядь Саш! – со значением сказали Бобровым. – К родителям в Белоруссию едет. Так что – вот!

      Мысль была понятна.

      Дядь Саш на Бобровых никакого внимания не обратил. Призвал собравшихся поднять «на посошок». Говорил при этом с чувством, громко, но очень неразборчиво.

      «Как же он наверх-то взберётся? – не без юмора подумал Бобров. – А если взберётся, то как обратно? Ни хрена себе путешественник!»

      Ректор, провожавшая Бобровых, моментально принялась действовать. Нельзя ли перейти в другое купе? Нет? А в мягкий вагон? Тоже нет!? Действительно, ни одного свободного места. Но ведь могут же доставить уважаемым профессорам неприятности, даже обидеть!

      Бобровым в итоге ректор сказала:

      – Прошу, очень прошу вас, ни минуты не церемоньтесь и не интеллигенничайте! При первых же явных безобразиях обратитесь к проводнику. Он заверил меня, что в случае вашей