что сломалось меж ними, когда его цыпленком насильно запихали к курам, теперь разлетелось вдребезги! Теперь она была чужая. Она была не его породы, не из его семьи… За неимением других петухов Григорий царствовал еще год. Он налетал также внезапно и постоянно – ради самой драки. Ведь ничего же нет плохого в хорошей драке? Так прошла зима, весна… В середине лета он стал отцом семейства. Цыплята были все разношерстные, смешные, писклявые. Впрочем, ему не было до них особого дела, как и до кур и до всех остальных дел. Если не было возможности затеять драку он занимался всякой ерундой со всеми остальными – копался в корыте с золой, клевал что-то, искал в пыли истину… Но, когда вечером приходили собирать яйца – он подкарауливал за дверью и налетал. Шпоры у него так и не выросли до размеров, когда они вызывают не смех, а гордость. Но он умел высоко прыгать, взлетать и бить в грудь. Он умел использовать вес своего тела так, чтобы удар был большей силы. Он клевался так, как не каждый петух сумеет, при гораздо большем весе и с более внушительными шпорами! Она тоже приходила иногда, когда видимо было больше некому. Она теперь никогда не поворачивалась к нему спиной или боком, всегда стояла прямо, чтобы не казаться меньше ростом чем она есть. И загораживалась пластиковой хлебницей, которая служила корзиной для сбора яиц. Одной рукой она шарила в гнездах, другой держала хлебница на уровне груди или подбородка, не сводя взгляда с прохаживающегося вокруг Григория. Ему было невдомек, как она, смотря на него сейчас и внутренне боясь нападения, с грустью вспоминала их цыплячьи посиделки с кашей перед телевизором. Как она рисовала в памяти снова и снова картины их прогулок по огороду – когда она шла впереди, а он несмышленый, спотыкающийся серый цыпленок бежал за ней след в след и лез под тяпку, чтобы схватить жирного червяка, которого она только что для него выкопала… Это ушло безвозвратно. Это было как первая любовь, которая навсегда остается в памяти…
В последний раз он налетел на нее не взирая на хлебницу в руках. Он ударил снизу, стараясь выбить эту смешную защиту у нее из рук. Она в последний момент смогла ее удержать, а потом, по инерции ответила ему тем же – ударила легкой плетеной хлебницей наотмашь сверху. Он перекувырнулся в воздухе и распластался на земле, но потом собрался и снова пошел в атаку. Она за это время испугавшись, что причинила ему больший вред чем собиралась – выскочила за легкую сетчатую дверь и захлопнула ее перед его носом. На дверь бросаться было глупо, но один раз он бросился, видимо для острастки. Потом он слышал ее обиженный голос, она жаловалась бабушке, что, если бы у нее не отняли ее петуха и не запирали его с остальными курами – он бы до сих пор был нежным и ручным, а не бросался на всех, как собака. Он слышал, как она говорила, что он считал себя – человеком!.. Но время прошло, время упущено… И в курятник она больше ни ногой! Она и правда больше не зашла… Она не входила внутрь, только смотрела на него с грустью
