Беглец. Александр Косенков

А что дальше?

      – Отзывы потрясенных телезрителей. Он очнется, поймет, что своим искусством спасает тысячи заблудших разумов. Когда я впервые увидела его «Торсионную мистерию», у меня словно пелена с глаз упала. Я сразу все поняла. Вы тоже все поймете…

      – Поздно, к сожалению.

      – Что вы имеете в виду?

      – Вчера он сжег все свои картины.

      – Все?! – Она с ужасом смотрела на меня.

      – Все, – немного поколебавшись, подтвердил я.

      Утром мы уезжали. Катер медленно отходил от берега, взбудоражив и замутив винтом темную прибрежную воду. Гриша снимал открывающуюся с реки панораму монастыря.

      Катер еще не очень далеко отошел от берега, когда в кадре появился скачущий на коне мальчишка.

      – Э-э-э-эй! – кричал он высоким пронзительным голосом. – Журналюги! Венька в церкву вошел!

      – Чего он орет? – выглянул из рубки Дубовой. – Нам, что ли?

      – Отличный кадр! – не отрываясь от визира, сказал Гриша.

      – А-а-а-а… – неразборчиво кричал мальчишка, то исчезая, то появляясь за прибрежными кустами.

      Я представил себе лицо Вениамина, стоявшего перед иконой Спасителя. Колеблющийся теплый свет свечей словно разгладил и смягчил жесткие испитые черты его лица, из глаз исчезли страх и недоверие. Он чуть слышно шептал молитву, которую распевно подхватил одинокий женский голос и словно понес её вверх – сначала к солнечным лучам, пробившимся сквозь прорези купола, затем все выше и выше, над собором, над монастырем, над облаками…

      Самолет прорвался сквозь пелену облаков, и внизу открылась бескрайняя панорама гор и тайги. Это был Алтай.

      Как видение иного, совершенно отличного от нашего повседневного мира, стоит продлить этот полуфантастический пролет мимо заснеженных вершин, над лентами стремительных бурных рек, внутри глубоких, стиснутых непроходимыми скалами ущелий, над гладью неподвижного, похожего на огромное зеркало озера, в котором отражаются облака, бездонное небо, прибрежная тайга…

      Тревожный горловой напев шаманского камлания сначала возникает издалека на этом пролете, как бы приоткрывая не то душу, не то далекое и все еще неведомое прошлое этого до сих пор таинственного и до сих пор прекрасного уголка Земли. Напев становится все громче, ближе, отчетливее. В нем звучат то тревожные, то молящие ноты, то нечеловеческая тоска, то дикая отчаянная радость и одновременно парализующий страх, который овладевает человеком при встрече с неведомым…

      Задыхаясь, обливаясь потом, мы поднимались по крутому склону по пояс в диком луговом разнотравье. На плече я тащил штатив. Поотстав, еле передвигал ноги Гриша с телекамерой.

      Открывшееся нашим глазам небольшое плато заканчивалось у самой кромки ледника. Посредине его горел большой костер. Бездымное пламя было почти неразличимо в ярких лучах закатного солнца. И только фигура шамана за костром, поднявшего над головой бубен, искаженная потоками горячего воздуха, дрожавшая, переламывающаяся, казалось плывшая в невесомом замедленном движении, не касаясь земли, выдавала жар пылавшего