Одиночное плавание. Николай Черкашин

видениям приходят ледяные расчеты. Я убью Ожгибесова! План мести складывается быстро и весьма реально. Кажется, предусмотрена любая мелочь… Послезавтра я заступаю старшим офицерского патруля. Целые сутки я буду владеть пистолетом с двумя обоймами и целые сутки смогу появляться там, где мне заблагорассудится – что в городе, что на эскадре. Послезавтра – общеэскадренный строевой смотр. Проводить его будет Ожгибесов, и я смогу выстрелить в него прямо на плацу. Я убью его на глазах всей эскадры. Потом подойду к трибунке с микрофоном и объясню, почему я этот сделал…

      – Товарищ капитан-лейтенант! – трясет меня за плечо матрос. – Прибыли. Выходьте!

      Прибыли… Хоть бы скорее уйти в моря, подальше от этой земли с ее неразберихой, ревностью, злыми страстями… Я прихожу в себя. Выбираюсь из носового салона на палубу. Ледяной ветер целебно остужает пылающее лицо. Лю, подняв пушистый воротник пальто, ждет меня на причале. Ожгибесов удаляется в сопровождении начальника штаба. Если контр-адмирал Стожаренко приехал встречать Ожгибесова заполночь, значит, что-то случилось. Что? И не с нашей ли «букашкой»?

      Мы молча бредем с Лю в город. Дорога в гору, ветер в лицо – говорить трудно. Да и не хочется. Я решаю проводить ее до подъезда и вернуться в казарму. Узна́ю у Васильчикова, как там и что, а потом доночую в своем кабинете. Благо там стоит заправленная койка.

      Ветер такой, что у чугунного на гранитном пьедестале матроса вот-вот взовьются чугунные ленточки. Метель. Идем, ориентируясь лишь по углам зданий, едва выступающих из белой замети.

      В подъезде я хочу распрощаться, но Лю поднимается по лестнице, ничуть не догадываясь о моем намерении уйти. Окликнуть ее? Я поднимаюсь за ней на третий этаж. Она бесшумно вставляет ключ. Легкое и всегда волнующее движение – поворот ключа, отпирающего дверь, за которой – одиночество для двоих. Я переступаю порог за хозяйкой дома. В сумраке прихожей – электричества нет, ветер снова порвал провода – она снимает с меня заснеженную ушанку, взъерошивает волосы и улыбается. О, эта женская улыбка – у самых твоих губ – томная, медленная, уверенная в неотвратимости поцелуя.

      Ладно, живи пока, Ожгибесов…

* * *

      По утрам ее будили чайки. Они хохотали так заразительно, что Людмила невольно улыбалась сквозь сон, а потом открывала глаза и видела в окне густое мельтешение белых крыльев. Чайки летели вдоль ручья, петлявшего в сопках. Когда-то по ручью поднималась семга. Теперь же старый охотничий путь выводил чаек на камбузную свалку, и птицы радостно гоготали, предвкушая поживу.

      Она высунула из-под одеяла ногу, нащупала ледяной крашеный пол, тихо взвизгнула и на пятках, чтобы не студить ступни, пробежала в ванную. В ее доме не было ни ковриков, ни тапочек. Шлепанцы бывшего мужа – зануды и ревнивца – она выбросила год назад вместе с немногими оставшимися от него вещами – бритвенным помазком, джинсовыми подтяжками, коробочкой с флотскими пуговицами и учебником «Девиация компасов». С тех пор она целый год прощалась с городом,