Кэрри. Стивен Кинг

на дому. И все это время мама с мрачным выражением лица твердила, что это грех, что там сплошные методисты, баптисты и конгрегационалисты, а это опять грех, грех, грех… Она запретила ей купаться. И хотя Кэрри все равно купалась и даже смеялась, когда ее топили целой компанией (до тех пор, пока в легких не осталось воздуха – а они снова и снова заталкивали ее в воду – и она, испугавшись, не начала кричать), и участвовала в любых лагерных мероприятиях, над «молельщицей Кэрри» постоянно издевались и подшучивали. Она уехала тогда за неделю до окончания смены, с красными, запавшими от слез глазами, и мама, встретив ее на автобусной станции, сурово сказала, что ей следует как зеницу ока хранить память о давешних материнских наставлениях – доказательство того, что мама все знает, что мама всегда права, что единственная надежда на покой и спасение лежит внутри красного круга.

      – Потому что тесны врата[1], – добавила она строго в такси и, вернувшись домой, заперла Кэрри в чулане на шесть часов.

      Разумеется, мама запрещала ей мыться с другими девушками в душевой, но Кэрри прятала купальные принадлежности в своем шкафчике и все равно мылась, принимая участие в этом постыдном и неприятном для нее ритуале обнаженности, в надежде на то, что красный круг хоть немного потускнеет…

      (но сегодня-то сегодня)

      По другой стороне улицы ехал на велосипеде пятилетний Томми Эрбтер, щуплый, вечно сосредоточенный мальчуган. Он давил на педали своего «Швинна» с ярко-красными боковыми колесиками и гудел вполголоса простенький рок-н-ролл, затем вдруг увидел Кэрри, посветлел лицом и высунул язык.

      – Эй, старая-пердунья-молельщица-Кэрри!

      Кэрри бросила на него полный ненависти взгляд. Велосипед закачался и неожиданно перевернулся. Оказавшись под велосипедом, Томми заплакал. Кэрри улыбнулась и пошла дальше. Вопли Томми казались ей сладкой, звонкой музыкой.

      Вот бы уметь делать что-нибудь в таком же духе просто по желанию!

      (а ведь она только что это сделала)

      Кэрри остановилась как вкопанная за семь домов до своего, устремив пустой взгляд в никуда. Мальчишка позади хныкал, потирая расцарапанную коленку, затем снова сел на велосипед и крикнул что-то Кэрри вслед. Она даже не отреагировала: и не такое приходилось слышать.

      Ведь она подумала тогда, вспоминала Кэрри:

      (чтоб ты свалился чтоб ты свалился с этого чертова велосипеда и разбил свою гнилую башку)

      И что-то в самом деле случилось.

      Ее разум… как бы это сказать… на мгновение напрягся, что ли – не совсем точно, но близко. Мысли как будто налились твердостью, словно мышцы руки, поднимающей гантель… Тоже не очень точно, но другого сравнения на ум не приходило. Слабая такая рука с жиденькими детскими мускулами…

      Раз!

      Кэрри впилась яростным взглядом в панорамное окно миссис Йоррати, успев при этом подумать:

      (глупая мерзкая старая стерва окно разбейся)

      Ничего. Панорамное окно миссис Йоррати, как

1

«Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Матф. 7;14).