Когда ты исчез. Джон Маррс

еще спали – а я уже проснулся.

      А когда проснутся и они, в доме окажется на одну измученную душу меньше.

      6:10

      Дом за моей спиной остался в прошлом, когда я дошел до проселочной дороги, которая должна была привести меня в Харпол-Вудс.

      В голове царила пустота; ноги сами несли меня куда надо. Вели сквозь заросли конского каштана, через колючий папоротник, норовивший порвать джинсы, прямиком во чрево леса: туда, где годами, как отметина на земле, лежала выцветшая голубая веревка. Когда-то здесь был пруд, а веревка висела на дереве, чтобы местная ребятня качалась над водой. Вода давно испарилась, и веревка оказалась не нужна.

      Я поднял ее с земли и подергал на пробу. Веревка, несмотря на возраст, была крепкой. В отличие от меня.

      Я сел на срубленный дубовый ствол и принялся высматривать ветку покрепче.

      7:15

      Не припомню, когда последний раз было так тихо.

      Прошло всего два часа, как я вырвался из привычного хаоса. Не визжали вокруг дети, путаясь под ногами. Не орало с подоконника радио. Не гремела барабаном стиральная машина в очередном бесконечном цикле. Ничто не отвлекало меня от мыслей – только вдалеке чуть слышно гудели автомобили.

      После всех ударов и пинков, что получил от судьбы, я просто не мог вернуться домой.

      Ковыряя пучок мха, растущего из влажной коры, я вспомнил день, когда жизнь стала вконец невыносимой. Я стоял в ванной, а из спальни неслись отголоски плача. Кэтрин рыдала все громче и громче; ее всхлипы ввинчивались мне под кожу и по венам заползали прямиком в голову. Я зажал уши вспотевшими ладонями, чтобы унять шум, и слышал лишь биение моего несчастного сердца – глухое, презренное тиканье внутри бездушной туши.

      А потом меня накрыло с такой силой, что я упал. Выход есть! Я могу избавиться от мучений – если признаю, что моя жизнь закончена, и совершу самоубийство.

      Пульсация в голове стала тише.

      Если я прощу Кэтрин, или она простит меня, или мы заключим фаустовский договор забыть обо всем, что встало между нами, – это ничего не изменит. Поздно. Содеянного не исправить. Камни брошены, они разбили стеклянные стены дома, и осколки теперь грудой валяются вокруг нас. В душе я давно мертв – осталось довести дело до конца.

      Я протяжно выдохнул, только сейчас сообразив, что все это время не дышал, и вышел из ванной. Многим мое решение показалось бы, наверное, радикальным, но у отчаявшихся просто нет другого выбора. Я все-таки мог взять ситуацию в свои руки – пусть даже определяя, как положить своей жизни конец. Теперь, когда я понял, что отныне моя единственная цель в том, чтобы распланировать свою смерть, с плеч упал тяжелейший груз.

      Я плакал не меньше Кэтрин – только внутри себя и по другим причинам. Я оплакивал все, что она с нами сотворила; плакал о будущем, которое мы должны были прожить вместе, и о прошлом, которое она усердно старалась стереть. Мы долгое время плакали вместе и врозь, скорбя о наших потерях. Теперь ей предстояло плакать одной.

      Следующие несколько месяцев я носил маску заботливого мужа, прекрасного отца и верного друга. Однако