Да – тогда и сейчас. Мэри Бет Кин

пробормотала Кейт.

      – Я сказала, ты считаешь себя самой умной. Не так ли?

      Кейт посмотрела на Питера, словно ожидая, что он переведет это на человеческий язык.

      Дверь дома Глисонов со скрипом распахнулась и с грохотом захлопнулась. Во двор выбежала Лина.

      – Что случилось? – В ее голосе слышались и любовь, и испуг, и гнев.

      Похоже, она уже сделала для себя все выводы. Питер готов был провалиться сквозь землю. Соседи прекрасно знали, что у его мамы проблемы, хоть и не говорили об этом вслух.

      – Домой, – велела Лина дочери.

      – Да мы вообще ничего не делали! Мне кто-нибудь объяснит, в чем мы виноваты?

      – Быстро домой!

      – Да что за фигня! – огрызнулась Кейт.

      Мать резко развернулась и хлестнула ее по щеке.

      – Мама! – выдохнула Кейт, пошатнувшись. Она старалась не заплакать.

      – Миссис Глисон, вы что, ей же и так больно!

      – Закрой рот! – оборвала Питера Энн.

      Когда-нибудь мы сбежим, подумал Питер далеко не в первый раз. Будем жить одни, и никто нам больше и слова не скажет.

      Мама расхаживала по кухне, а Питер стоял, держась за спинку стула, и не решался сесть. Наконец мама заговорила. Теперь ты знаешь, каковы эти Глисоны. Настоящий сброд. Подумать только, распускать руки посреди улицы, на глазах у соседей.

      Питеру было что ей сказать. За лето он вытянулся и почти догнал отца. Он мог бы разнести кухню в щепки. Он мог бы выйти через заднюю дверь – отпихнув мать, если бы ей вздумалось встать на пути, – ворваться в дом Глисонов, схватить Кейт, вскочить вместе с ней в автобус и уехать куда глаза глядят. Все так делают, если припрет, – в этом Питер не сомневался. В конце концов, ему уже было четырнадцать, а Кейт исполнялось летом.

      – Ты туда не вернешься, – голос Энн вернул Питера к реальности.

      – Куда не вернусь?

      – В ту школу. Там учатся дряни вроде этой Кейт Глисон, которая решила тебя захомутать.

      – Ну и пожалуйста! Кейт тоже туда не вернется. Ты же знаешь, у нас выпускной через три недели.

      – Нет, ты никогда туда не вернешься. Ни завтра, ни на выпускной. Совсем.

      Питер уставился на мать:

      – Что это значит?

      – Ага, слушаешь меня теперь?

      – Я звоню отцу.

      – Никому ты звонить не будешь.

      Она бросилась к телефону и вырвала провод из розетки. Кухню заливало послеполуденное солнце. Питер чувствовал его жар на коленях и кончиках пальцев.

      – Ладно, мам. – Он поднял руки. – Договорились, я не вернусь в школу. А ничего, что все тебя ненавидят?

      – Уходи к себе.

      – Нет.

      Она швырнула в него телефоном, но Питер увернулся. Он чувствовал себя упоительно свободным: сейчас расправит крылья и улетит прочь.

      – Иди к себе.

      – Нет.

      Энн выдвинула ящик, в котором хранились половники, деревянные ложки, венчики, лопатки и тяжелый чугунный молоток для отбивания мяса. Схватила молоток и замахнулась на сына. Питер успел поймать ее запястье.

      – Хватит, – выдохнул