Дуккха. Урмат Саламатович Саламатов

земле.

      Чтобы отсрочить предстоящий неизбежный разговор, натаскали камней больше, чем было нужно, и сложили их для обозначения могилы.

      Я присел передохнуть. Он опустился рядом, касаясь локтем моей руки.

      – Спасибо! – еле слышно сказал он.

      Я посмотрел на него и, чувствуя вину, склонил голову, а про себя подумал: «Ты не должен… не можешь благодарить врага».

      Мы молчали. Дождь перестал.

      Я пытался собраться с мыслями, вспомнить уместные фразы, что помогут, если не прогнать, то ослабить боль и скорбь от потери близкого человека. Я должен был высказать то, что определит его дальнейшую судьбу. Склеит сломанное нутро, чтобы мальчик смог жить дальше. Теребил в руках камешек с горошину, будто он мог помочь. Когда ничего не получилось, запустил с такой силой и злостью, словно это он отнял слова.

      Дул холодный ветер. Я продрог и хотел скорее покончить с сентиментальностью.

      – Послушай, – начал я. – Я не умею красиво говорить. За все сказанное нужно платить. Мне нечем. Да и слова вряд ли помогут… Твое несчастье, что я не могу убить тебя… Ты свободен. Иди и не бойся…

      – Я не боюсь! – перебил он.

      – Да… Не боишься… Если есть куда, ты можешь идти. Я не стану удерживать.

      Он посмотрел по сторонам, опустил голову и стал ковырять пальцем землю, прежде чем ответил:

      – Некуда.

      После недолгого затишья я продолжил:

      – Знай, пока ты дышишь, Кандуу не успокоится. Станет искать из страха за свою жизнь. А когда найдет…

      – Что будет с тобой?

      – То же самое.

      – Помоги мне. Помоги убить его. Отомстить за отца. И я клянусь…

      – Стой! Не клянись, не надо. Не обрекай себя на то, чего сделать не сможешь.

      – Я смогу!

      – Забудь! Не губи себя. Оставь Богу. Иногда он вершит справедливость… Послушай, в жизни есть много вещей, ради которых стоит отказаться от мести. Даже священной. И ты с лихвой насладишься ими, если отпустишь прошлое.

      – Я не могу. И…

      – Тогда иди! – вскочив, крикнул я. – Иди! Иди и умри! А я не хочу на это смотреть. Я отказываюсь! Отказываюсь, слышишь?! Больше не хочу видеть кровь. Больше не хочу думать об этом. Не могу больше. Не могу.

      Со всей силы швырнул пистолет ввысь и ринулся к машине. Но, сделав несколько шагов, остановился. Простоял с минуту, а затем, не оборачиваясь, сказал:

      – Я могу спрятать тебя.

      Услышав шаги, повернулся. В двух метрах, с моим пистолетом в руках он целился мне в живот. Я медленно подошел, уткнувшись в ствол. Опустился перед ним на колени. Схватил и осторожно приподнял его руку, наводя пистолет себе в лоб. Затем сказал:

      – Не хочу мучиться.

      Он задержал дыхание, сжал губы и, вытянув руку, закрыл глаза. А когда выдохнул, рука его повисла, будто сломанная, и не в силах удержать, он выронил пистолет. Заплакав, сказал: «Прости». А я подумал: «Ты не должен… не можешь просить прощения у врага».

      – Спрячь меня, прошу, – выдавил он, отирая глаза.

      – Это