Записки охотника. Муму. Иван Тургенев

Васильевны.

      – У какой Татьяны Васильевны?

      – А вот что в запрошлом году умерла, под Болховым… то бишь под Карачевым, в девках… И замужем не бывала. Не изволите знать? Мы к ней поступили от ее батюшки, от Василья Семеныча. Она-таки долгонько нами владела… годиков двадцать.

      – Что ж, ты у ней был поваром?

      – Сперва точно был поваром, а то и в кофи́шенки попал.

      – Во что?

      – В кофишенки.

      – Это что за должность такая?

      – А не знаю, батюшка. При буфете состоял и Антоном назывался, а не Кузьмой. Так барыня приказать изволила.

      – Твое настоящее имя Кузьма?

      – Кузьма.

      – И ты все время был кофише́нком?

      – Нет, не все время: был и ахтером.

      – Неужели?

      – Как же, был… на кеятре играл. Барыня наша кеятр у себя завела.

      – Какие же ты роли занимал?

      – Чего изволите-с?

      – Что ты делал на театре?

      – А вы не знаете? Вот меня возьмут и нарядят; я так и хожу наряженный, или стою, или сижу, как там придется. Говорят: вот что говори, – я и говорю. Раз слепого представлял… Под каждую веку мне по горошине положили… Как же!

      – А потом чем был?

      – А потом опять в повара поступил.

      – За что же тебя в повара разжаловали?

      – А брат у меня сбежал.

      – Ну, а у отца твоей первой барыни чем ты был?

      – А в разных должностях состоял: сперва в казачках находился, фалетором был, садовником, а то и доезжачим.

      – Доезжачим?.. И с собаками ездил?

      – Ездил и с собаками, да убился: с лошадью упал и лошадь зашиб. Старый-то барин у нас был престрогий; велел меня выпороть да в ученье отдать в Москву, к сапожнику.

      – Как в ученье? Да ты, чай, не ребенком в доезжачие попал?

      – Да лет, этак, мне было двадцать с лишком.

      – Какое ж тут ученье в двадцать лет?

      – Стало быть, ничего, можно, коли барин приказал. Да он, благо, скоро умер, – меня в деревню и вернули.

      – Когда же ты поварскому-то мастерству обучился?

      Сучок приподнял свое худенькое и желтенькое лицо и усмехнулся.

      – Да разве этому учатся?.. Стряпают же бабы!

      – Ну, – промолвил я, – видал ты, Кузьма, виды на своем веку! Что ж ты теперь в рыболовах делаешь, коль у вас рыбы нету?

      – А я, батюшка, не жалуюсь. И слава богу, что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого же, как я, старика – Андрея Пупыря – в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком; доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся.

      – Есть у тебя семейство? Был женат?

      – Нет, батюшка, не был. Татьяна Васильевна покойница – царство ей небесное! – никому не позволяла жениться. Сохрани Бог! Бывало, говорит: «Ведь живу же я так, в девках, что за баловство! чего им надо?»

      – Чем же ты живешь теперь? Жалованье получаешь?

      – Какое,