Анна и французский поцелуй. Стефани Перкинс

дополняет Сент-Клэр.

      – НЕ БЫЛО никаких двух часов.

      Мередит продолжает:

      – Когда профессор Хэнсон, наконец-то, нашел ее среди кустов в саду, у нее были следы зубов по всей шее.

      – Следы зубов! – Сент-Клэр фыркает.

      Рашми начинает закипать.

      – Заткнись, Британский Язычок.

      – А?

      – Британский Язычок, – повторяет она. – Так мы все называли тебя после вашего с Элли захватывающего представления на уличной ярмарке прошлой весной.

      Сент-Клэр пытается возразить, но не может справиться со смехом. Мередит и Рашми продолжают подкалывать друг друга, но… Я снова теряюсь в своих мыслях. Интересно, стал ли Мэтт целоваться лучше теперь, когда у него есть кто-то более опытный, с кем можно практиковаться. Наверное, он плохо целовался из-за меня.

      О, нет.

      Я ужасно целуюсь. Должно быть, так и есть.

      Когда-нибудь мне вручат статуэтку в форме губ, на которой будет выгравировано: «ЗА ХУДШИЕ ПОЦЕЛУИ В МИРЕ». И Мэтт произнесет речь о том, что он встречался со мной от отчаяния, но я не смогла дать ему желаемого, так что это было пустой тратой времени, потому что все это время он нравился Шерри Милликен, и она уж точно смогла стать ему полноценной девушкой. Всем это известно.

      Боже. Неужели Тоф тоже думает, что я плохо целуюсь?

      Это случилось лишь однажды. Во время моей последней смены в кинотеатре накануне отъезда во Францию. Казалось, время тогда замедлило свой ход, и большую часть вечера мы провели в холле наедине. Может, потому, что это была моя последняя смена, или потому, что мы осознавали, что не встретимся в ближайшие четыре месяца, или потому, что это напоминало последний шанс – какой бы ни была причина, мы вели себя безрассудно. Храбро. Всю ночь флирт становился все отчетливее, и к тому времени, когда смена закончилась, мы не могли разойтись. Мы просто продолжали… растягивать беседу.

      И затем, наконец, он сказал, что будет скучать по мне.

      И затем, наконец, он поцеловал меня под гудящим шатром.

      И затем я ушла.

      – Анна? Ты в порядке? – спрашивает кто-то.

      Все сидящие за столом смотрят на меня.

      Не плакать. Не плакать. Не плакать.

      – Эм-м. А где тут уборная?

      Уборная – мой любимый предлог в любой ситуации. Стоит только об этом упомянуть, как все тут же перестают задавать вопросы.

      – Туалеты в конце холла, – Сент-Клэр выглядит обеспокоенным, но не решается спросить. Вероятно, он боится, что я начну рассказывать про впитывающие способности тампона или упомяну страшное слово на букву «М».

* * *

      Остаток обеда я провожу в туалетной кабинке. Я так сильно скучаю по дому, что это доставляет физическую боль. Голова раскалывается, крутит живот, и все это так несправедливо. Я никогда не просила об учебе за границей. Дома у меня были друзья, шуточки, понятные только нам, и украденные поцелуи. Мне бы хотелось, чтобы мои родители сначала спросили: «Ты хочешь провести выпускной год в Атланте или в Париже?».

      Кто знает, возможно, я бы предпочла Париж.

      Мои родители никогда