Ропот. Василий Сторжнев

а не связной речью. Только в Прослушивании Хренус мог ощупывать невыразимое, то, что так неуклюже описывается даже самыми изощрёнными оборотами речи. Поверхностная забота Шишкаря его мало интересовала.

      Отойдя от голодного помутнения, Хренус заново вдохнул реальность леса с её раскрывающемся в запахе ландшафтом. Болезненности города, месту, в котором Хренус провел всю свою жизнь, здесь противопоставлялось величественное молчание, ощущение скрытой угрозы: она обозначалась многоаспектной симметрией, которую так сложно было охватить взглядом городского жителя, привыкшего к диктату обширных плоскостей; слишком большое количество деталей, наполнявших лес, опровергало заявления глаз, заставляя подсознание дописывать неоконченное наблюдение, наполняя пространство несуществующими образами. К тому же лес обладал постыдным влечением к звукоподражанию, то создавая звук льющейся воды, то учащенного дыхания у уха, то топота множества ног. В ночное же время это свойство леса только усиливалось – ведь тогда были видны только верхи декораций, а всё, что находилось на уровне роста пса, было вотчиной разнузданных абстракций, которые от ощущения своей беспредельной власти пьянели и полностью теряли над собой контроль.

      Да, город был совершенно другим, его пустынные улицы с их клиническим свойством (Разрушающаяся больница, диспансер мороков и голых деревьев), которые холод делал тоннелеобразными, обжимал по силуэтам прохожих, его ветер, создававший невиданные искажения воздуха. Вся мировая краска была выпита и слита в леса, городам же осталось быть блёклыми черепками, хранившими лишь отголосок существовавшего в них содержимого.

      И именно к такому окружению с самого своего появления на свет и приспособился Хренус. В городе цвет был цветом серого призрака, невидимки; его тень свободно скользила по подворотням и улицам, он был одним из безразличных, омертвевших прохожих, и даже его дерзкие преступления не расцвечивали его (На его кандалах не распускались розы). Здесь же, в лесу, его городской камуфляж полностью поменял своё назначение, вечно выделяя его серым подтёком, бросавшимся в глаз даже на фоне осеннего разложения леса. Казалось, его шкура стала светоотражающей из-за царившей в лесу погоды, она притягивала свет из глубины глаз наблюдателей. Из-за этого уже издалека можно было увидеть фигуру – раскачивающейся при ходьбе силуэт Хренуса. Теперь всё окружающее внимание было акцентировано только на нём.

      Надо сказать, что Хренус уже давно сравнял внешний свой вид со своим внутренним состоянием. Его душа была рассохшимся гробом, из которого циничный опыт вытряхнул всё содержимое. Ему, опыту, вообще свойственно крайне жестокое, глумливое отношение изверга ко всему, что может быть сентиментальным, уязвимым. Он садистки упивается, жестоко умертвляя самые нежизнеспособные из чаяний. Некоторые не могут примириться с этим и бесконечно плодят новые надежды на заклание, другие же умирают вместе с ними. Так произошло и с Хренусом. Он научился у изверга-опыта жестокости, прагматизму, сжавшемуся тугим обручем вокруг его талии,