.

ни отпевать, ни хоронить на кладбище. Дедушка сказал:

      – Ну что я буду вам объяснять, батюшка? Давайте для краткости будем считать, что убил его я.

      Батюшка изумленно посмотрел на него.

      – Конечно, я, – сказал дедушка. – Ведь он повесился единственно из страха передо мной, ибо недосмотрел за хозяйством в мое отсутствие и совершил промашку, прямо скажем, непростительную.

      – Однако ж, – улыбнувшись, возразил батюшка, – не вы петлю ему на горло накидывали.

      – Пошути тут у меня! – сказал дедушка и вытащил из кармана револьвер.

      – Видит Бог! – воскликнул священник. – Я подчиняюсь единственно под давлением силы. Ибо я слаб и обременен семьей.

      Он это говорил не дедушке, а обращаясь к небу.

      Возникла пауза.

      – Ну? – спросил через некоторое время дедушка, потому что священник ничего не отвечал. – Так что? Он согласен?

      – Кто? – не понял священник.

      – А к кому вы, батюшка, адресовались?

      Священник помолчал еще, потом перевел взгляд с облаков, которые тихо летели по небосводу, на дедушкино бесстрастное лицо, потом на его револьвер и сказал:

      – Несите гроб.

      – Несите гроб! – крикнул дедушка, обернувшись назад.

      Гроб сняли с телеги и внесли в церковь.

      Какая-то девочка, наверное, священникова дочка, открыла ящик со свечками. Люди стали разбирать свечки и становиться вокруг гроба. Священник начал панихиду. Тем временем по дедушкиному приказу молодые мужики уже начали копать могилу на кладбище неподалеку от церкви, куда и опустили гроб на полотенцах после завершения панихиды, прощания и заколачивания крышки. Дедушка рассказал, что он сам забил два гвоздя – первый и последний.

      – Почему так? – спросила я.

      – Таков обычай наших мест, – сказал дедушка. – Таков он был, сказать точнее. К сожалению. Барин обязан всякого работника проводить в последний путь. Работнику же любимому, верному и доброму надобно в знак особого расположения и милости забить в гроб первый гвоздь. А уж последний, – сказал дедушка, – это я уж от себя. Мне в самом деле было жалко Николая. Он благородный человек.

      – Благородный? – спросила я.

      – Ах, деточка, не в том смысле. Конечно, он простой мужик, но поступил благородно, как настоящий рыцарь. Просто как принц Гомбургский, читала?

      – Читала, – сказала я, потому что дедушка и правда заставлял меня читать такие книжки, и госпожа Антонеску тоже, а что я не читала сама – она мне пересказывала.

      – Да, – сказал дедушка, – столкновение долга и чести. Отчего курфюрст решил казнить принца Гомбургского? Оттого, что долг повелевал принцу во главе своего отряда оставаться в засаде и беречь свежие силы для всякого непредвиденного случая. Но честь повелевала принцу броситься из засады на помощь своим друзьям-рыцарям. Честь не позволяла ему стоять со своим отрядом за холмом и смотреть, как его братья-рыцари гибнут. Он выбрал честь. И потом он опять выбрал честь, не захотел унизительного помилования. Битва между честью и долгом,