И солнце взойдет. Она. Варвара Оськина

часы досуга, – продолжила она, поудобнее перехватывая бобра. – Можно быть сколь угодно циничным, но твои дела говорят гораздо лучше, чем…

      – Рене, – устало перебил Тони, – наша жизнь состоит из света бестеневых ламп и мертвецов, всё прочее – лишь побочный продукт. Пациенты меняются, появляются новые технологии, ты учишься, пробуешь, ошибаешься, но в конце каждого дня остаются только две вехи: трупы и гудение светильников.

      – Как будто тебя больше ничего не волнует. Лишь удовлетворение собственного любопытства и скука. Но это люди, Тони. И они пока не лабораторный эксперимент, а живые!

      – Что с того? Каждая операция в чём-то экзамен. Даже мышам приходится жертвовать собой во имя науки. Жизнью больше… жизнью меньше… человечество не заметит.

      – Перестань! – выдохнула Рене.

      Она истерично вцепилась в каменную кладку старого бастиона, жадно хватая ртом ледяной воздух с залива. Выброшенная игрушка полетела куда-то во мрак, но никто не обратил на неё внимания. Уж точно не Рене, чьи лёгкие уже горели от холода, но зато с каждым вздохом воспоминание о вывалившихся на грязный пол кишках становилось если не глуше, то хотя бы не столь одуряюще ярким. Она не знала, что взбесило больше: снисходительный тон или полное нежелание Энтони вникнуть в подоплёку чужих поступков, но даже слышать нечто подобное казалось Рене предательством выпестованных идеалов.

      – Возможно, космосу плевать на потерю одного-единственного человека, но мир не состоит лишь из глобального. Есть ведь и личное. И для кого-то эта смерть – конец. Больше не будет мечтаний, любви, целой реальности! И мы не можем относиться к нашему делу так, словно это конвейер бездушных случаев.

      – В тебе пока бурлит беспричинный энтузиазм. – Энтони снисходительно улыбнулся, а Рене вдруг захотелось швырнуть в него намертво вбитым в камень пушечным ядром. – Пустой оптимизм. Возможно, на нём ты протянешь чуть дольше, чем несколько лет, но взрослеть тебе всё же придётся…

      – Хватит! – резко выкрикнула она. И, чудо, Энтони мгновенно замолчал. – Хватит думать, будто я малолетняя дура. Хватит меня поучать! Только и слышу: взрослей, ребёнок, наивность. Хватит! Ты ведь ничего не знаешь! Абсолютно ничего, чтобы раздавать советы, какие мне принимать решения, что считать и чем руководствоваться. Я понимаю, вам весело. О, вот она, милая маленькая девочка, над ней ведь можно так хорошо посмеяться. Восторженная глупышка, у которой в голове лишь романтика да альтруизм. Чем не прекрасный объект для шуток и наставительных бесед. Но всё немного иначе. Я не просто…

      – Серьёзно? – вдруг прервал её Тони. – Вот как ты обо мне думаешь?

      – А ты только что дал мне повод думать иначе? Да, мне двадцать четыре, и опыта едва ли хватит на страницу больничного резюме…

      – Достаточно, можешь не продолжать.

      – Знаешь, почему я решила стать врачом? – Она резко повернулась и уставилась в лицо замершего поодаль Тони. – В четырнадцать лет я была балериной. Глупой танцовщицей, которая крутила свои