И солнце взойдет. Она. Варвара Оськина

против мужчину, ребёнка слева от него или женщину в забавной шапке. В их глазах, да и просто повсюду царило радостное оживление. Конечно, ведь завтра Сочельник! Вот только Рене не находила в себе сил улыбнуться доносящейся откуда-то сзади забавной истории. Над ней хохотал почти весь вагон, а она… она никак не могла оставить позади Монреаль, парковку и странное ощущение холода.

      Рене зябко поёжилась и поплотнее запахнула зимнюю куртку. Наверное, во всём виновата усталость. Она скопилась грязным сугробом и теперь таяла от вынужденного трёхчасового безделья, пока поезд мчался в предрождественскую столицу Квебека. Конечно, если не спать несколько суток, то будет не только холодно, но и удивительно паскудно на душе. Снова повернув голову к окну, Рене уставилась на мелькавшие за ним невнятные белые пятна. Она боялась закрыть глаза, хотя под ровный стук нестерпимо клонило в сон. Не выдержав, Рене на секунду сдалась, но мозгу хватило и этого…

      Снег падал медленно и очень красиво. Толстыми белыми хлопьями ложился на капот спящей машины, пока Рене судорожно ловила осколки неумолимо разваливающегося мира. Рука ещё помнила тепло чужой ладони, ещё оставались влажными от поцелуев губы, а сердце восторженно пело, ни о чём не догадываясь. Как выяснилось, падать удивительно больно. Слишком высок был полёт и слишком крут обрыв. Выросшие за три месяца крылья треснули и, не выдержав, обломились. Унести такую ношу им оказалось уже не по силам.

      – Рене, поехали. Уже поздно.

      Голос Энтони отозвался радостным перезвоном в груди, где в следующий миг рассыпался потухшими искрами. Словно бенгальский огонь – ярко, красочно, но в конце лишь обгоревший остов. Именно так чувствовала себя Рене, когда сумела разлепить деревянные губы и негромко проговорить:

      – Как тебе осень в Квебеке?

      Она сама не знала, зачем спросила. Чтобы Ланг понял? Или чтобы окончательно убедить себя? Но Тони непонимающе нахмурился.

      – Что? Садись. По дороге поговорим.

      Но Рене не шелохнулась. Зато до боли стиснула кулаки и слегка опустила голову, опасаясь, что Энтони заметит, как у неё дрожат губы.

      – Этот август в Квебеке выдался удивительно солнечным. – На последнем слове голос дрогнул, и дальше она зашептала: – Впрочем, тебе и так это известно. Верно? Ты же был там в один из дней.

      – О чём ты?

      Теперь уже раздражённый Энтони хлопнул дверцей машины и бросил взгляд на светившуюся в темноте больницу. Наверняка он подумал, будто Рене бредит или окончательно свихнулась от безумного графика. Однако стоило ему шагнуть вперёд, как она отступила.

      – Да что происходит?

      В нём клокотала досада на неуместные сейчас игры в шарады, но Энтони терпеливо ждал ответа. Только вот когда по заснеженной парковке разнёсся тоненький голосок, он покачал головой и улыбнулся так горько, что Рене захотелось себя придушить.

      – Гром. Почувствуй гром… помнишь?

      Пауза. А потом выдох:

      – Да.

      Значит, он знал. И не просто слышал, кто такая Рене Роше, а видел лично в тот злополучный день. Последний осколок надежды обознаться вонзился в недоумённо дрогнувшее сердце. Оно пока не понимало, но совсем скоро ему предстояло утонуть под лавиной отчаяния, которая уже накрыла разум.

      – Как долго ты планировал меня обманывать? Сколько времени отвёл, прежде чем добить?

      – Я не собирался делать тебе больно…

      – Нет? – перебила она и рассмеялась. – Нет… конечно же, нет. Ты просто сам одна сплошная боль.

      – Рене, послушай. Ты меня не узнала. Ни когда стояла со своим дурацким цветком, ни на следующий день. И я подумал, что говорить нет смысла. А потом стало поздно и не нашлось повода.

      – Неужели? – Рене стиснула рукава куртки. – Три месяца. Три месяца, Тони, я выживала в твоей ненависти, дорожила внезапной дружбой и пыталась поверить в удивительное счастье. И за всё это время не выдалось и минутки, чтобы поговорить? Просто сказать: «Я видел, как ты оперируешь. Мне не понравилось»? Но нет. Вместо этого ты сознательно унижал меня, зная, что я ничего не смогу тебе доказать. Почему?

      На последнем слове она всхлипнула и отвернулась. Рене не понимала эмоции, которые испытывала. Подавленность, обиду, отдающее горечью разочарование? Да. Совершенно неоспоримо. А ещё тоску, любовь и сожаление. Жаль, что их история получилась именно такой. Вряд ли в том была вина одного Энтони, просто обстоятельства сложились немного неправильно.

      – Рене, что меняет этот факт? Да, я присутствовал в Квебеке на твоей операции. Видел, как ты работаешь, но ничего не сказал тебе после. А зачем? Мой отказ Хэмилтону, когда я не захотел с тобой возиться, уже ни на что не влиял. Мне тебя всучили, словно сиротку, так к чему ворошить прошлое? Оно закончилось.

      Энтони замолчал, а Рене вдруг отчётливо осознала, что никогда не сможет ему объяснить. Их эмоции, отношение к смерти были диаметрально противоположны, и потому совсем непостижимы для разума друг друга. А значит, он не сможет понять её,