Броуновское движение. Алексей Смирнов

тройничного нерва. Мне следует сходить на физиотерапию, погреться, и все пройдет.

      Я же, повторяю, был очень молод и в придачу – невропатолог. Мне стало до боли стыдно за свою неграмотность и неумение распознать заболевание собственного нерва. Поэтому я и не подумал возразить – я просто отправился, куда послали, и сделал, что велели.

      К вечеру моя щека слегка раздулась: так, что левая половина лица оказалась раза в три больше правой.

      Ночью я не спал, и соседи тоже не спали.

      Утро же выпало на воскресенье, и я, забывая от боли о правилах обращения с граблями, наступать на которые полагается не чаще одного раза, отправился обратно в больницу, но уже не к умной докторше, а прямо в отделение челюстно-лицевой хирургии.

      Там я нашел еще одного благонамеренного человека.

      Этот развил бурную деятельность, решив поставить мне на службу всю мощь современного зуболечебного дела. Он усадил меня в кресло, известив о намерении вырвать несчастный зуб. Но прежде, пообещал мой радетель, он постарается хорошенько его обезболить.

      И он постарался на славу. За первым уколом последовал второй, за вторым – третий. За третьим уколом были четвертый, пятый и шестой. Потом был седьмой. Седьмым уколом доктору удалось обезболить весь череп – все, кроме зуба, который торжествовал, и его гнилое ликование отзывалось в сознании медленными убийственными волнами.

      Тогда доктор развел руками и вырвал мерзавца. Я подался вперед и впервые за много лет слезы хлынули у меня из глаз.

      К вечеру опухоль так и не спала, потребовался компресс, а для компресса мне понадобилась водка, которой тогда, в 1988 году, не сыскать было днем с огнем.

      И здесь состоялось мучительное унижение, которое я испытал, останавливая одно такси за другим и спрашивая бутылку. Голос мой сочился елеем, взгляд стал заискивающим, а щека уподобилась документу с семью печатями, дающему право на приобретение запретных товаров. Но мне не верили. Не верили голосу, не верили глазам, не верили флюсу. И, покачав головой, нажимали на газ. Конечно – я же не был их собратом по цеху, потомственным таксистом, которому бы они, конечно, от полноты чувств дали бесплатную бутылку с метиловым спиртом. Они боялись подвоха и провокации.

      А в ресторане мне предложили коньяк за 25 рублей, от которого я принципиально отказался, потому что не мыслил себе коньячного компресса – пусть его ставят себе саудовские шахи и шейхи, с клизмой того же состава попеременно.

      Salut!

      Как-то раз, прогулявшись по Петроградской стороне, я вспомнил зачем-то про свою комсомольскую юность – как я в нее вступил. Это тем более странно, что не имеет ничего общего с Петроградской стороной.

      Я не советую читать эту историю женщинам, хотя понимаю, что на советы мои плюнуть и растереть. Ну, мое дело предупредить.

      Это было в 1978 году, в канун 60-летия ВЛКСМ. Я учился в восьмом классе, и время, стало быть, приспело: пора.

      Нас было трое на челне.

      Мы