Лелег. Александр Лобанов

не на такие причуды сподобить может. Наверняка Парацельс подсказал. Изучали на четвёртом курсе такой предмет: общая гигиена. Припомнилось, про Полтаву говорили, там вода пресыщена фтором, который нещадно разъедает эмаль, и большая часть населения отсвечивает золотыми фиксами. Кто победнее, протезируются нержавейкой либо пластмассой. Про Пелопоннес – это уж Сашки Писалёва мифологическая наука подсуетилась. Вовремя на ум пришло. Пациент явно разочарован в марксистко-ленинском мировоззрении. Не мешало бы ещё проверить, кто таков на самом деле этот неуязвимый призрак коммунизма, батюшка наш Маркс, бородище-умище, может гомункул и есть, выращенный в питательном субстрате, типа исторического навоза, по рецепту же Парацельса?

      Надо оговориться, Савватиев ещё в детстве удивлял неожиданными прозрениями. Случалось, впадал Гена, сидя у окна, в задумчивость и, если никто не тревожил, мог в таком состоянии провести весь день. Ему не составляло труда предсказать, кого на уроке вызовут и какую получит оценку, и не только на уроке, но и за четверть. Он мог снять боль взглядом или наложением руки. К нему постоянно обращались одноклассники, лечил всех. Сомнений, куда пойти учиться после школы, даже не возникало. На врача. Ещё лучше – на военного, в медицинскую академию. Ревниво замечал, как девчонки таращатся на парней в форме, и это в немалой степени подтолкнуло. Положа руку на печень, пожалел уже не раз, что смалодушничал, кинул рапорт на увольнение. Даже неприятно было в зеркало глядеться, отражалось нечто серое, невыразительное. Слабо представлял, где и чем заняться, то ли терапевтом куда пристроиться, то ли на «скорую».

      – Продолжим? – не сомневался, военком дальше будет паинькой. – Предлагаю под запись, пригодится для плановой диспансеризации.

      Он прошёлся, словно рентгеном, всё назвал и вдруг непроизвольно замолчал, задержавшись взглядом на так называемой гипогастральной области. Это всё, что ниже пупка. Не ощущалось излучений. Могло означать одно: опухоль. Гена тут же подверг её спектральной диагностике, облегчённо вздохнул, на злокачественную не тянула. Майор напряжённо следил, и, когда доктор зафиксировал внимание там, где часто стали возникать тянущие, порой весьма болезненные ощущения, даже как-то замешкался, он вскочил, отошёл к заставленному цветочными горшками подоконнику. Тоскливо уставился в окно. Давно подозревал самое плохое. Теперь воочию убедился. Потянулся за сигаретой. Руки подрагивали, Геннадий это заметил, почувствовал себя неловко, в чём-то виноватым, смутился, как будто все свои выводы делал вслух, а про то, что там не самое худшее, как подозревал танкист, сказать не успел. Но и майор в своём чреду обескуражился, будто ему самому принесли приказ об увольнении. Прошло немало времени, прежде чем взял себя в руки.

      – Ладно, доктор. Простите меня за… Короче… Послушайте, – непроизвольно перешёл на «вы», – приезжали-то зачем? Так понимаю, в Донецке не собираетесь на постоянку?

      – У бати давно не был. Неизвестно, смогу ли ещё проведать.

      – Где он прописан?

      – Увы,