Домой возврата нет. Томас Вулф

суд:

      – В чем дело, Кэрри? Ты просрочила целых две недели. Разве за эту неделю ты заработала только пятьдесят центов?

      – Да я думала, вроде еще только третья неделя идет. Может, сбилась со счету.

      – Ничего ты не сбилась. Уже три недели. С тебя доллар пятьдесят. А ты что, принесла только полдоллара?

      Угрюмый, виноватый ответ:

      – Да, сэр.

      – А остальное когда будет?

      – Там один человек, он сказал, он мне даст…

      – Это ты мне не рассказывай. Будешь ты дальше вовремя платить или нет?

      – Да я ж говорю. Как придет понедельник, тот человек, он враз…

      – Ты у кого сейчас работаешь?

      – У доктора Холлендера…

      – Кухаркой?

      Угрюмо, с безмерным, истинно негритянским унынием:

      – Да, сэр.

      – Сколько получаешь?

      – Три доллара.

      – Так чего ты запаздываешь? Не можешь внести пятьдесят центов в неделю?

      Все так же угрюмо, мрачно и уныло, из глубин сомнения и растерянности, точно из недр африканских джунглей:

      – Да я не знаю… Вроде я уж сколько времени все плачу да плачу…

      Резко, леденяще, как яд, стремительно, как нападающая змея:

      – Ничего ты не платишь. И не начинала платить. Только проценты вносишь, да и те не в срок.

      Все так же в сомнении, в глубокой растерянности неловкие пальцы нашаривают, перебирают, наконец извлекают из потрепанного кошелька пачку засаленных бумажонок.

      – Уж и не знаю, вроде у меня их вон сколько, расписок, верно, я те десять долларов уж давно выплатила. Сколько ж это мне времени еще платить?

      – Пока не принесешь десять долларов… Ладно. Кэрри, вот тебе расписка. На той неделе принесешь еще доллар сверх обычного.

      Другие, поумней, чем такая Кэрри, лучше понимали, как попались, но продолжали платить, потому что им не под силу было собрать нужную сумму и разом избавиться от кабалы. У иных хватало запала и самообладания откладывать каждый грош, пока не удастся вернуть себе свободу. Были и такие, что платили неделями, месяцами, а потом, отчаявшись, переставали платить. И тогда, уж конечно, на них коршуном набрасывался Клайд Билз.

      Приставал, уговаривал, грозил; и если убеждался, что денег тут больше не выжмешь, забирал у должников мебель и прочие пожитки. Вот откуда в лавке вырастали беспорядочные груды дурно пахнущего хлама.

      Могут спросить – как же закон не покарал Судью Рамфорда за такое откровенное, бесстыдное, гнусное ростовщичество? Неужели полиция не ведала, из каких источников и какими способами черпает он свои доходы?

      Еще как ведала. Лавка, где он занимался своим подлым ремеслом, находилась в каких-нибудь тридцати шагах от муниципалитета и в двадцати – от бокового тюремного крыльца, по каменным ступеням которого не раз и не два таскали, толкали и волокли тех же самых негров, чтобы швырнуть в каталажку. Занятие Судьи, хоть и не законное, было самым обычным