Однажды в России. Унесенные шквалом 90-х. Анатолий Салуцкий

такой умный. После смерти Сталина меня позвали назад, в контроль, на отдел, опытные люди понадобились. И был у меня сотрудник, в прошлом лейтенант НКВД, помощник первого секретаря ЦК партии Украины Постышева. Когда Постышева из Киева взяли в Москву, он смекнул, что к чему, пользуясь служебным положением, выправил себе новые документы и исчез. Переквалифицировался в управдомы – буквально! Ну и потерялся. Постышева расстреляли, а он уцелел.

      – Да, страшное было время, – подхватив ругательный смысл, сочувственно и задумчиво произнёс Вальдемар.

      – Я бы сказал иначе: великое и страшное, – откликнулся Никанорыч. – Время с большой буквы.

      – Вы хотите сказать, что наше время – с прописной?

      – Дорогой мой друг, это не наше, а ваше время. Молодёжь сейчас во хмелю. Через десятилетия вы сами же и дадите вашим дням историческую оценку. А я человек старого покроя, мои скорби и радости только в памяти сохранились, сейчас-то одна забота – как бы не схватить сквозняку. Ваше время не понимаю, застрял в прошлом, а у каждой эпохи свои правила, своя мораль, – на секунду запнулся, – свои душевные нездоровья… Но пока топчу землю, безучастно глядеть в будущее не могу, за вас сердцем болею. У меня, по былой службе поседелого и въедливого контролёра жизни – прежде всего хозяйственной, явились опасения, как бы в нынешних боях за светлое завтра первой не полегла экономика. Нынче-то она не опекаема, не оберегаема. Реляции слышим, о реалиях ничего знать не знаем. Наличие отсутствия… Вот и не сообразишь, что кричать: «ура» или «караул»?

      – Наоборот, Сергей Никанорович! Знающие люди говорят, что вот-вот разрешат производственные кооперативы. С дефицитом товаров будет покончено раз и навсегда!

      Тут вступил Николай, сказал неопределённо:

      – У нас в Свердловске мнение, что власть в растерянности, яичницу из крутых яиц жарит. А ещё слух, будто скоро на заводах директоров будут не назначать, а выбирать.

      – И как этот слух аукается? – заинтересовался Александр Сергеевич.

      Николай помедлил, потом сказал так, что его личную точку зрения понять было невозможно:

      – Особо интересоваться этим у меня пользы нет, сейчас только и гляди, чтоб свою очередь не пропустить. Но вроде так: одним это по душе, а другие против. В общем, раскол, замороченные люди стали, кругом потёмки, бедой пахнет.

      – Ну, понятно, – улыбнулся Крыльцов. – Кому хорошо на заводе живётся, тот против, от добра добра не ищут, в стойле тепло. А недовольные перемен жаждут. Но по-крупному вопрос стоит иначе: о развитии низовой демократии. Спрос момента! Мы в институте это уже почувствовали. Наш ректор – демократ истинный. Высочайшие умозрения не только учитывает, но и разделяет. Он о себе как говорит? Я, говорит, из тех, кто вырос на Старом Арбате; мы люди независимые, кошки, гуляющие сами по себе. Его слова!

      – Оно известно, у каждого добра своё зло, – отговорился Николай.

      Никанорыч, внимательный от природы, угадал, что Вальдемару эта тема неинтересна, он не вслушивается, ему не терпится продолжить своё.