Мечи свою молнию даже в смерть. Игорь Резун

из прически прядями на виске. Полковник распахнул дверцу своего «Москвича»:

      – Прошу!

      Она уселась рядом. Заратустров завел машину, помедлил секунд пятнадцать и тронул с места. Улица Серебряниковская с мерцающими посредине рельсами трамвайных путей покорно текла под колеса. Это одна из старейший улиц, до революции называвшаяся Васильевским спуском. Жители ее сначала слезно молили городскую управу построить мост через речку Каменку, а потом собирали деньги на трамвай – и то, и другое появилось на улице только при советской власти, в тридцатые. И вот теперь она светлыми окнами «сталинских» домов ласково наблюдала за автомобилем Заратустрова.

      И смеялась.

      Потому что, проехав метров двадцать пять, машина полковника зачихала, начала брюзжать и… остановилась. Заратустров кинул взгляд на приборную доску.

      – Черт! Бензинчик-то у меня… совсем кончился!

      Автомобиль, тихонько сопя радиатором, виновато остановился у тротуара. Заратустров жалко посмотрел на женщину.

      – О, я вас умоляю, Александр Григорьевич! – засмеялась та. – Я вам говорю – такси возьму! До автовокзала пешком пройдем… А вы как?

      – Доберемся! – хмуро проговорил Заратустров, открывая дверцу.

      Они пошли вниз по улице. Автомобиль полковник бросил, даже не ставя на сигнализацию, у тротуара. Заратустров придерживал локоть Альмах. Здания плыли на них болотными жабами. Фонари тускло мерцали в нишах.

      – Элина Глебовна, – проговорил Заратустров, разыскивая по карманам «дежурные» сигариллы, – а чего это вам… пардон, вот они! Так вот, чего бы вам не того, а? Вы сколько у нас служите?

      – Пять лет.

      – Вот! Год за три. Выслуга – чистая пятнашка. На пенсию выйдете подполковником, а? Будете внучат растить…

      – Нет пока еще внучат, Александр Григорьевич, – вздохнула Альмах, плывя по тротуару лебедушкой. – Только сын и дочка. Дочке еще рано. А сын… Ему ничего не нужно. Пока.

      – Вот как? Он у вас где?

      – В Академии ФСБ, где ж еще. Говорит: «Сначала молодость отгуляю, мама, потом только на дембель. К женитьбе». Диплом хочет писать по Вольфу Мессингу… Герой он у меня, только зубы лечить боится! Уговорить не могу. Так что вот такие дела, Александр Григорьевич… Курочку вот дочке везу. У них в Каинке всю птицу истребили. Птичий грипп, говорят…

      – Да. Чего только не придумают, – буркнул полковник. – Так у вас сын… Сколько ему?

      – Двадцать один.

      – Ага. Ну, да.

      – Что «да», Александр Григорьевич?

      – Ну, я к тому, что на выслуге-то лет, значит…

      Женщина рассмеялась роскошно – тем самым контральто, которым она баловала радиослушателей на еженедельном канале.

      – К чему-то вы клоните, Александр Григорьевич… Я вас не устраиваю? Мои тапочки вам не нравятся?

      – Да Бог с вами! Тапочки – это здорово. И ноги у вас красивые. Дело-то не в этом.

      – А в чем?

      Он молчал, раскуривая сигариллу.

      – Вы его не ругайте. Мужчине позволительно бояться двух